Шолохов. Незаконный

«В маленькой столовой – большой четырёхламповый радиоприёмник и патефон».

«Двор – обычный деревенский двор; есть амбар, где летом живёт бабушка («прохладнее») и в жару обедает там же; сарай с сеном, другой, где живёт корова и серая лошадь (опять же знаменитый “серый жеребец”, оказавшийся довольно старой военной лошадью, слепой на один глаз), курятник… Вот и всё “поместье” Шолохова, о котором было так много разговоров в рапповских кругах. Да, ещё не менее знаменитый “баркас” – небольшая рыбацкая лодчонка, изрядно протекающая…»

Из предполагаемых излишеств Левицкой были замечены только домработница Санька – «загорелая толстая казачка с большими серебряными серьгами», помощник по хозяйству Николай и картины на стенах. «Плохие» – призналась Левицкая.

Наверняка то были подарки московских приятелей. Не прятать же.

Анастасия Даниловна, вспоминала Левицкая, вставала рано – около пяти утра; впрочем, это обычный график крестьянских домов, имеющих хозяйство. Помимо коровы, лошади и кур Шолоховы держали ещё поросят и четыре охотничьих собаки. Сам хозяин поднимался попозже и тут же включал радио. «Он живёт какой-то своей особой жизнью, иногда обращая внимание на мелочи, окружающие его (выбросил все цветы из комнат – “без них лучше”), иногда не замечая или делая вид, что не замечает обстановки и людей, окружающих его», – пишет Левицкая.

Этот оборот – «делая вид» – очень точен: Шолохов, конечно же, всё замечал, но как всякий казак – или, если угодно, как всякий мужской представитель местного населения – не считал нужным, тем более в присутствии столичных женщин, размениваться на детали.

В этом, быть может, таился своеобразный шолоховский форс.

«Охота, которой он увлекается, рыбная ловля и прочее нужны ему не сами по себе, а для каких-то своих особых целей; ему нужна поездка в степь, ночёвка на берегу Дона, возня с сетями для того, чтобы получить эмоциональную зарядку, что-то ещё ярче пережить, заставить других говорить, раскрывать своё сокровенное…»

Едва ли не самой поразительной для Левицкой шолоховской чертой стало его весьма своеобразное, в меру язвительное остроумие.

«Сколько шуток добродушных, – пишет она, – но иногда очень острых, попадало бедному “Ваське” Кудашёву. Его аппетит, сожжённая спина и плечи (не умеренно накинулся на солнце), бормотание во сне – всё подвергалось обстрелу. И словечки М. А. были иногда так неожиданно метки, что и мы все, и сам “Васька” хохотали от души. Игоря он преследовал за отросшие усы и бороду. И чего только не выдумывал он, сидя за обедом, по поводу усов».

«…не было ни одного человека, в котором М. А. не подметил бы слабых сторон и не начал бы подшучивать. Даже меня он не оставлял в покое, хотя и осторожнее, чем других, но всё же нет-нет, да и метнёт стрелу».

Доставалось и тестю Громославскому, который был тут же и участвовал в застольях, и всем прочим Громославским, и заехавшим на совместную охоту товарищам, и соседям.

Перед нами – создатель Прохора Зыкова в «Тихом Доне», Щукаря в «Поднятой целине», трагикомических сцен романа «Они сражались за Родину».

Склонность к розыгрышам и шуткам на грани дозволенного, раздаче забавных прозвищ соседям, животным и даже домашней птице, – вообще иронический, смеховой взгляд на мир – в целом свойствен жителям Верхнего Дона вообще. Весьма своеобразное остроумие разительно отличает верхнедонцев не только от рязанцев или волжан, но даже от казаков Нижнего Дона – в этом смысле куда более серьёзных и суровых.

Шолоховская проза – не только дело рук конкретного человека, но и порождение определённой географической местности, запечатлённой событийно, исторически и с учётом местного эмоционального колорита. Книги Шолохова не смог бы сымитировать даже живший в недалёком соседстве литератор.

Но что ещё мы видим за шолоховским остроумием, за всем его, так тонко подмеченным Левицкой поведением?

Ему 25 лет, и он привык быть доминантой везде и всюду – не только в доме, а вообще в любом сообществе, – среди людей, которые, как правило, его старше.

Шолохов был самым известным, самым влиятельным, и, наверняка, самым обеспеченным человеком на Верхнем Дону, хоть и не стремился выделяться. Меж домочадцев и станичников, меж заходивших и заезжавших к нему – а это были окрестные председатели колхозов и совхозов, работники ГПУ, коммунисты – он совершенно органично являлся центром, определяющей силой.

У Лугового сказано, как на посиделки в вёшенском доме «Михаил Александрович приглашал и районных руководителей с жёнами. Очень часто на этих встречах Шолохов читал отрывки из «Тихого Дона». Читать он умел…»

Никакого значения не имели ни возраст, ни жизненный опыт навещавших Шолохова участников войн, тюремных сидельцев, профессиональных революционеров. Всё равно главным был он. И вовсе не потому, что книги его рассматривались на уровне ЦК, и не потому, что о нём писали то хвалу, то хулу в советских газетах. Он главенствовал в силу каких-то незримых природных оснований.