Читаем Шолохов. Незаконный полностью

Для Шолохова, как для всякого русского мужика, война вздор и поруха, но если она пришла: чего кривляться-то? Бери оружие в руки, иди – и работай эту кровавую работу, никто за тебя её не сделает.

Если хорошо работаешь – поклон тебе и память.

Если бьёшь людей ради удовольствия и от злобы: позор тебе и ад. Или мука во всё сердце, какая случилась с Григорием после той, гениально описанной атаки на матросский пулемётный расчёт.

«Только на единую секунду Григорий укоротил бег коня, пытаясь уяснить, что же произошло позади, почему сотня, не понесши урону, неожиданно ударилась в бегство. И в этот короткий миг сознание подтолкнуло: не поворачивать, не бежать – а вперёд! Он видел, что в проулке, в ста саженях от него, за плетнём, возле пулемётной тачанки суетилось человек семь красноармейцев. Они пытались повернуть тачанку дулом пулемёта на атакующих их казаков, но в узком проулке это им, видимо, не удавалось: пулемёт молчал, и всё реже хлопали винтовочные выстрелы, всё реже обжигал слух Григория горячий посвист пуль. Выправив коня, Григорий целился вскочить в этот проулок через поваленный плетень, некогда отгораживавший леваду. Он оторвал взгляд от плетня и как-то внезапно и чётко, будто притянутых биноклем, увидел уже вблизи матросов, суетливо выпрягавших лошадей, их чёрные, изляпанные грязью бушлаты, бескозырки, туго натянутые, делавшие лица странно круглыми. Двое рубили постромки, третий, вобрав голову в плечи, возился у пулемёта, остальные стоя и с колен били в Григория из винтовок. Доскакивая, он видел, как руки их шмурыгали затворы винтовок, и слышал резкие, в упор, выстрелы. Выстрелы так быстро чередовались, так скоро приклады взлётывали и прижимались к плечам, что Григория, всего мокрого от пота, опалила радостная уверенность: “Не попадут!”

Плетень хрястнул под копытами коня, остался позади. Григорий заносил шашку, сузившимися глазами выбирая переднего матроса. Ещё одна вспышка страха жиганула молнией: “Вдарют в упор… Конь – вдыбки… запрокинется… убьют!..” Уже в упор два выстрела, словно издалека – крик: “Живьём возьмём!” Впереди – оскал на мужественном гололобом лице, взвихренные ленточки бескозырки, тусклое золото выцветшей надписи на околыше… Упор в стремена, взмах – и Григорий ощущает, как шашка вязко идёт в мягко податливое тело матроса. Второй, толстошеий и дюжий, успел прострелить Григорию мякоть левого плеча и тотчас же упал под шашкой Прохора Зыкова с разрубленной наискось головой. Григорий повернулся на близкий щёлк затвора. Прямо в лицо ему смотрел из-за тачанки чёрный глазок винтовочного дула. С силой швырнув себя влево, так, что двинулось седло и качнулся хрипевший, обезумевший конь, уклонился от смерти, взвизгнувшей над головой, и в момент, когда конь прыгнул через дышло тачанки, зарубил стрелявшего, рука которого так и не успела дослать затвором второй патрон».

Как же и здесь всё выверенно и зримо: фигуры, «будто притянутые биноклем», матрос, который возится у пулемёта, «вобрав голову в плечи», и ещё эта вдруг, некстати, замеченная Мелеховым деталь – лица у матросов в натянутых бескозырках стали «странно круглыми». И, конечно же, «оскал на мужественном гололобом лице» матроса, которого сейчас убьёт Мелехов. Почему лицо стало «гололобое», ведь бескозырки только что были туго натянуты? Да потому что Мелехов с вознесённой шашкой, на коне, уже рядом, и матрос смотрит вверх, и бескозырка у него задралась. И он знает, что смерть в одном миге, но «мужественно» – Шолохов пишет именно это слово, будто бы походя давая характеристику красному матросу, – принимает страшный удар.

Шолохов не объясняет всего этого, но даёт невероятно зримую картину.

Как и в этом месте, буквально одной фразой: «За лесом пухнул орудийный гул; теперь он потрясал слух всадников, заставляя настораживаться лошадей».

Какой невероятно верный глагол подобран! Гул артиллерийской пальбы во время продвижения к источнику звука – разбухает! Но использовано не слово «разбухал», а именно «пухнул», созвучное с «бухнул», «бахал».

А беспримерной ёмкости эпизод, когда казаки входят в селение, опасаясь засады?

«Прохор Зыков – поближе к Григорию. Лошади их шли рядом. <…> Въехали хищниками, – так в голубую зимнюю ночь появляются около жилья волки, – но улицы пустовали. Одуряющая висела тишина. Из раскрытого окна одного дома послышался наивный бой стенных часов, звук их лопался выстрелами, и Григорий заметил, как сотник, ехавший впереди, дрогнул, судорожно лапнул кобуру револьвера».

Зыков, уверенный, что Мелехов удачлив, почти жмётся к нему. Сравнение с волками – предельной зрительной точности! И снова отличный глагол – не «схватил», не «потянулся», а именно что огромной рукой «лапнул»: тут же догадавшись, что ошибся и зря напугался.

Откуда Шолохов поднабрался такого умения описывать и понимать всё с войной связанное?

Автор первых блистательных повестей о Гражданской войне – Всеволод Иванов – нигде не воевал, хотя был в самой гуще событий: подсмотрел, наслушался, впитал. И выдал «Партизанские повести».

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное