Шоншетта

Я больше совсем не занимаюсь, все мне надоело. Мне кажется, что, если бы мне только удалось увидеться с Луизой, поговорить с ней, я почувствовала бы себя счастливой. Сегодня я нашла и спрятала конверт, который она уронила; он надушен; старшие все душатся. Вечером, под одеялом, я тихонько поцеловала его. Я хочу сегодня исповедаться.

7-го июля

Не знаю, как я решилась сказать это нашему священнику. Сначала он, кажется, не понял меня; он уже стар и плохо слышит. Он ответил мне маленьким нравоучением, причем время от времени умолкал, как будто стесняясь продолжать. Наконец он сказал:

– Как далеко вы зашли, дитя мое?

Как далеко? Я сказала, что мы еще не разговаривали. Аббат Жак запыхтел за своей решеткой.

– Что же вы раньше не сказали, дитя мое! Вы не умеете исповедоваться. Это для меня очень затруднительно. Ну, не бойтесь: все это – глупости, ребячество. Не воображайте, будто согрешили, находя свою подругу хорошенькой. Я даже советую вам заговорить с ней, поболтать с ней в присутствии классной дамы. Ну, принесите Господу покаяние от всего сердца, и я отпущу вам ваши грехи.

Сегодня утром я причастилась и чувствую себя спокойной; но я все-таки не решаюсь последовать совету аббата Жака.

15-го июля (праздник Святого Генриха).

Я счастлива, страшно счастлива! Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал мою тайну, но не могу молчать о ней. Я расскажу о ней в своем дневнике.

Как это все случилось? Значит, Луиза также думала обо мне? Ах, как она очаровательна и как я люблю ее!

Никогда не забуду этого уголка на хорах! Встретив ее там, вечером, не искав, – вот это случай! Я пришла за молитвенником, забытым во время вечерни, она – за нотами для завтрашнего праздника в общине детей Девы Марии.

– Это – вы, Лекеллек? – спросила Луиза, когда я вошла.

– Нет, мадемуазель, это – я, – ответила я.

– Кто «я»? – Луиза взяла меня за руку и подвела к свету лампы! Да это – маленькая «красная»! – сказала она, – как вас зовут? Дюкатель, не так ли?

– Да, Елена Дюкатель.

Луиза спросила меня, чего я ищу, а я помогла ей найти ноты. Когда мы вышли, я заметила, что она не знала, как со мной проститься, а я стояла перед нею, бормоча:

– Мадемуазель… мадемуазель…

Она резким движением схватила меня за руки и сказала:

– Пожалуйста, не делайте мне «признания», – это так дико! Слушайте! Я очень рада подружиться с вами. Хотите?

Я склонилась на плечо Луизы; она поцеловала меня в голову.

– Ну, бегите! Живо! – сказала она, – кто-то идет.

Я убежала, не видя, куда бегу, а Луиза осталась еще на несколько минут на хорах, чтобы нас не встретили вместе. Я была так взволнованна, что запуталась в коридорах и должна была вернуться.

18-го июля

Господи, как я счастлива! Мы нашли возможность видеться! Это бывает вечером, во время перемены, в глубине парка, около дровяных поленниц. Луиза приходит, садится рядом со мною, берет меня за руки. Я обожаю ее, – она так добра! По-видимому, ей доставляет большое удовольствие быть со мною; особенно любит она запускать пальцы в мои густые волосы, когда она делает это, у меня сердце замирает. Я никогда не испытывала ничего подобного.

Недавно она хотела распустить мне волосы; она говорит, что у меня самые прелестные волосы в мире. Я также желала бы дотронуться до ее кудрей, но не смею. Когда мы вместе, мне кажется, что я – просто вещь и что я совсем безвольна. Если бы Луиза велела мне броситься в воду или дать совсем коротко остричь мои волосы, – я все сделала бы без малейшего колебания.

Я попросила у нее локон ее волос; она отрезала прядку на затылке, под косой, чтобы не было заметно, дала ее мне, но тотчас же взяла назад, говоря, что завернет в маленькое саше и отдаст мне завтра.

19-го июля

Луиза – сирота, как я, еще более сирота, потому что ее мать также умерла задолго до смерти ее отца, погибла от холеры. Луизу воспитывала тетка, которую она любит как родную мать. Мадам Бетурнэ живет в маленьком замке, в окрестностях Кемпэра; он называется Локневинэн. Луиза рассказывала мне одну историю из своего детства. В Локневинэне у нее был маленький товарищ, кузен Жан; она очень любила его. В одно воскресенье, сидя рядом с мальчиком в церкви, Луиза нашла в своем молитвеннике одно из тех изображений, на которых вырезаны три святых сердца: Иисуса, Марии и Иосифа; одно из них отклеилось; она написала на другой стороне картона свое имя и дала его Жану. Я нахожу это восхитительной идеей. Через несколько месяцев Жан уехал в коллеж; оттуда он перешел в морское училище, потом ушел в море. И вот пять лет, как они не виделись.

В Луизе живет неисчерпаемый источник доброты и веселости; только воспоминания о семейных утратах, даже давних, сгоняют улыбку с ее лица или даже вызывают внезапные слезы. Холера, от которой скончалась ее мать, особенно ярко запечатлелась в ее памяти.

– В то время Локневинэн был полон народа, – рассказывала она, – и в один месяц из всех их остались только папа, мадам Бетурнэ, Жан и я.

21-го июля