Шоншетта

– Елена! О, я уверена, что это – Елена! Не правда ли, Дина, это – она? О, как я счастлива! Подойди ко мне, моя маленькая Шоншетта!

Больная приподнялась на постели и раскрыла девочке свои объятия. Дина слегка подталкивала ребенка. Шоншетта почувствовала вдруг глубокую жалость. Она выпустила из рук платье Дины, за которое цеплялась, и бросилась к постели. Сестра милосердия все так же мирно, спала.

– Это – ты, моя Шоншетта? – сказала больная, прижимая девочку к груди и нежно перебирая пальцами ее каштановые кудри. – Какая ты стала большая! Я не видела тебя шесть лет, знаешь ли ты это, моя любимая? Шесть лет! Боже мой! Шесть лет полного одиночества! Тебя отняли у меня, моя бедняжечка… и тебя… и всех… У тебя были светлые волосики тогда… Ты была совсем крошкой. Ты играла с «Дианой» на лужайках в Супизе… Ты помнишь?

«Диана»?.. Супиз?.. Нет, Шоншетта ничего этого не помнила. Ей казалось, что она скорее припоминает ту даму, которая сейчас ласкает ее. Только она видела ее тогда совсем в другой обстановке… эта больничная палата, сестра милосердия, – все это так чуждо и незнакомо ей.

– Скажи мне, моя крошка, твой отец говорил с тобой иногда обо мне? – спросила больная.

– О вас?.. Нет, никогда… я вас не знаю.

Шоншетта сказала это совсем просто, с той жестокой искренностью, которая свойственна детям; но сейчас же пожалела об этом: голова бедной женщины опять упала на подушку; все ее тело судорожно вздрагивало от приступов кашля.

Сестра милосердия проснулась, отстранила Дину и Шоншетту и подала питье.

Больная лежала с минуту, неподвижно вытянувшись на спине, а потом снова заговорила, с трудом произнося слова:

– Это – правда, что она меня не знает. О, это ужасно!.. Для, меня не могло быть более ужасного наказания… Боже мой!

Шоншетта приблизилась к постели, обняла своими руками голову больной и стала покрывать поцелуями ее темные волосы, в которых серебрилась седина. В ее памяти мгновенно ожили воспоминания далекого детства.

– Мама… мама!.. – прошептала она, едва сдерживая подступившие рыдания, – я узнаю тебя… Поедем с нами!

Бедная больная мать! При этих словах дочери в ее глазах засветилось невыразимое счастье.

Шоншетта, взволнованная, потрясенная, упала на кровать и продолжала шептать матери на ухо:

– Поедем! У подъезда нас ждет экипаж. Дина укутает тебя одеялом, и мы поедем в большой дом… ты не знаешь, сколько там комнат… больше пятидесяти кроватей… Я дам тебе свою комнату… и лягу на маленькую кроватку подле тебя… Дина будет варить тебе шоколад, а я буду закрывать тебе рукою рот, чтобы ты не кашляла…

Она тихо тянула мать за руку, как бы желая увлечь ее за собой; но больная отрицательно покачала головой.

– Благодарю тебя, моя маленькая Шоншетта, ты утешила меня в мои последние минуты… Но все это невозможно… Я должна умереть… Не плачь, так будет лучше… ты вернешься в большой дом и будешь молиться за свою бедную маму, которая боится того, что ждет ее за гробом… А теперь, моя крошечка, поди на минутку к сестре Анжели; мне нужно поговорить с Диной. Иди, моя деточка!

Сестра Анжель отвела плачущую девочку к окну.

Тогда мать Шоншетты сказала мулатке:

– Дина, я чувствую, что теперь уже настал конец… я больше не увижу тебя, моя добрая старушка. Поручаю тебе Елену… Будь ей предана, как ты была предана мне, и постарайся баловать ее поменьше!.. Сделай из нее, прежде всего честную женщину… Если когда-нибудь… ты понимаешь меня?.. Удержи ее… Сделай все, чтобы удержать ее… Вот видишь ли, перед лицом смерти все вещи представляются в ином свете… Будь верна ее отцу так же, как и ей самой. Если можешь, постарайся убедить его, что она – его собственная дочь; пусть он не наказывает ее из ненависти ко мне… Ты знаешь, что это – правда, Дина. Ты знаешь, что Елена, мое дорогое, невинное дитя, родилась в то время, когда я ни в чем не могла упрекнуть себя… Но он не захотел поверить мне, как я ни молила его тогда… Сказала ли ты ему, по крайней мере, что это – правда?

– Джульетта моя, – ответила мулатка, – с ним нельзя говорить об этом: он приходит в бешенство при одном воспоминании и способен уничтожить в такие минуты меня и Шоншетту.

– Ах! – вздохнула больная, – как тяжела жизнь! Много ли она дала мне счастья? Когда мое сердце было пусто, я жила спокойно; но пришла любовь – и разбила мою жизнь… Шоншетта!

Девочка подбежала к постели.

– Бедняжка моя! – продолжала больная, прижимая дочь к груди и задыхаясь от душивших ее слез. – Если тебе когда-нибудь придется выбирать между любовью и душевным покоем, пожертвуй любовью, выбери спокойствие… Не люби никогда, дитя мое, никогда, никогда!

Истощив в этом последнем порыве все свои силы, она опять в изнеможении упала на подушку.

Сестра милосердия подошла к постели и прошептала:

– Мне, кажется, что все кончено.

Дина хотела увести девочку, но Шоншетта судорожно цеплялась за постель; через минуту ее ручки вдруг бессильно повисли, и ей показалось, что вся комната – окна, белое одеяло на кровати, сестра милосердия – все это завертелось вокруг нее в каком-то неудержимом вихре. И в глубоком обмороке она упала на руки Дины.

Глава 3