Шоссе Линкольна

– Чья это комната?

– Когда-то была моей, – сказал Вулли с улыбкой. – Но теперь я отдал ее, чтобы малыш был рядом с моей сестрой.

– А теперь у тебя комната у черной лестницы.

– И это гораздо более разумно, – сказал Вулли. – Я ведь постоянно то прихожу, то ухожу.

– Мне нравится этот цвет. Прямо как у машины Эммета.

– Я то же самое подумал!

Отдав должное выбранному сестрой оттенку голубого, Вулли перевел взгляд на прикрытый тканью холм в середине комнаты. Откинув ткань, он нашел нужную коробку, поднял крышку, вынул теннисную награду и достал коробку для сигар.

– Вот она, – сказал он.

Кровать была заставлена вещами Вулли, так что они с Билли сели на пол.

– Это коллекция? – спросил Билли.

– Да. Только не как твоя из серебряных долларов или крышечек от бутылок там, в Небраске. Это не коллекция из разных видов одной вещи. Это коллекция разных вещей одного вида.

Он поднял крышку и показал Билли содержимое коробки.

– Видишь? Тут всякие вещи, которые редко используются, но которые нужно бережно хранить в особом месте, чтобы точно знать, где искать, когда они вдруг понадобятся. Здесь я храню, например, папины запонки на случай, если вдруг придется надеть смокинг. А здесь немного французских франков, если вдруг отправлюсь во Францию. А это самый большой стеклянный камушек из тех, что я находил на берегу. Но вот здесь…

Осторожно сдвинув в сторону старый отцовский бумажник, Вулли достал со дна коробки наручные часы и передал их Билли.

– Циферблат черный, – удивился Билли.

Вулли кивнул.

– А цифры белые. Вопреки всем ожиданиям. Такие называют офицерскими часами. Это придумали, чтобы вражеские снайперы на поле битвы не заметили офицера по белому циферблату, когда ему нужно будет узнать время.

– Это часы твоего отца?

– Нет, – Вулли покачал головой. – Моего дедушки. Он носил их во Франции во время Первой мировой. А потом передал брату моей мамы, Уоллесу. А потом дядя Уоллес передал их мне в подарок на Рождество, когда я был еще младше тебя. Меня назвали Уоллесом в честь него.

– Вулли, тебя зовут Уоллес?

– Да, верно. Совершенно верно.

– Поэтому они зовут тебя Вулли? Чтобы не путать вас с дядей, когда вы вместе?

– Нет. Дядя Уоллес умер много лет назад. На войне, как и мой отец. Только не на одной из мировых войн. Он умер во время гражданской войны в Испании.

– Почему твой дядя воевал на гражданской войне в Испании?

Поспешно смахнув слезу, Вулли покачал головой.

– Не знаю точно. Сестра говорит, он так часто делал то, что от него ожидали, что захотел хоть раз сделать то, чего не ожидал никто.

Оба посмотрели на часы – Билли бережно держал их в руках.

– Видишь, секундная стрелка у них тоже есть. Только это не большая секундная стрелка, которая обходит по кругу весь циферблат, как на твоих часах, – это маленькая стрелочка, у которой есть свой маленький циферблат. На войне очень важно помнить о секундах – я так думаю.

– Да, я тоже так думаю.

Затем Билли протянул часы обратно.

– Нет-нет, – сказал Вулли. – Это тебе. Я достал их из коробки, потому что хотел отдать тебе.

Покачав головой, Билли сказал, что это слишком ценная вещь – такие не отдают.

– Но ведь это не так, – с пылом возразил Вулли. – Это ценные часы, но это не значит, что их нельзя отдать. Они ценные, и это значит, что их нельзя оставить себе. Дедушка передал их дяде, а дядя передал их мне. Теперь я передаю их тебе. А однажды – много лет спустя – ты передашь их кому-нибудь еще.

Может, мысль Вулли высказалась и не безупречно, но Билли его, кажется, понял. Тогда Вулли сказал ему завести часы. Но сначала рассказал про их маленькую причуду – заводить нужно один раз каждый день – и строго на четырнадцать оборотов.

– Если повернешь колесико только двенадцать раз, то они станут опаздывать на пять минут. А после шестнадцати оборотов – спешить на пять. Но если повернуть колесико ровно четырнадцать раз, часы будут идти точно.

Билли выслушал его и, шепотом отсчитывая обороты, повернул колесико четырнадцать раз.

Кое-что Вулли от Билли утаил: иногда – например, когда он только приехал в школу святого Павла – он умышленно шесть дней подряд поворачивал колесико шестнадцать раз, чтобы быть на полчаса впереди всех. А бывало, что он шесть дней подряд поворачивал его двенадцать раз, чтобы остаться на полчаса позади. В обоих случаях – и после шестнадцати оборотов, и после двенадцати – он чувствовал себя как Алиса, шагнувшая в Зазеркалье, или как Певенси, прошедшие через платяной шкаф – словно очутился в мире чужом и родном одновременно.

– Давай, надень их, – сказал Вулли.

– То есть я теперь могу их носить?

– Конечно. Конечно, конечно, конечно. В этом весь смысл!

Билли без всякой помощи надел часы на запястье.

– Разве не замечательно, – сказал Вулли.

Вулли хотел повторить сказанное – подчеркнуть его значимость, – но вдруг снизу раздался звук, похожий на выстрел. Посмотрев друг на друга широко раскрытыми глазами, Вулли и Билли вскочили и понеслись к двери.

Дачес