Шоссе Линкольна

– Хотел сделать тебе подарочек. По случаю окончания срока в колонии. Но он переживал, что ты перенервничаешь – ты же, как-никак, христианин и девственник.

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть христианином или девственником, – с сочувствием сказала Мила.

– Я в этом не уверена, – сказала Ма Белль. – Но неважно. Чтобы задать настрой, я должна была предложить тост, а Дачес – подмешать тебе в бокал что-то расслабляющее. Но это что-то, видимо, оказалось сильнее, чем он думал, и, стоило только нам привести тебя в комнату Милы, ты дважды крутанулся и баюшки-баю. Верно, дорогая?

– Повезло, что ты приземлился ко мне на колени, – подмигнула она.

Обе, кажется, считали забавным такой поворот событий. Эммет заскрежетал зубами.

– Ой, только не надо на нас злиться, – сказала Ма Белль.

– Если я и злюсь, то не на вас.

– Тогда не злись на Дачеса.

– Он не хотел ничего плохого, – сказала Мила. – Он только хотел, чтобы ты повеселился.

– Это точно, – сказала Ма Белль. – И за его же счет.

Эммет не стал говорить, что деньги за предполагаемое веселье, равно как и за вчерашнее шампанское, Дачес взял из его кармана.

– Еще в детстве Дачес всегда старался, чтобы всем было весело, – сказала Мила.

– Как бы то ни было, – начала Ма Белль, – он просил сказать тебе, что они с твоим братом и тем вторым другом…

– Вулли, – подсказала Мила.

– Да, Вулли. Они втроем ждут тебя у его сестры. Но сначала тебе нужно поесть.

Эммет снова потер глаза.

– Не уверен, что хочу есть.

Ма Белль нахмурилась.

Мила склонилась к нему и еле слышно сказала:

– Ма Белль редко кому подает завтрак.

– Абсолютно верно, дорогуша.

Чашка кофе и кусок бисквита, на которые Эммет согласился из вежливости, напомнили ему, что в каждом втором случае манеры придуманы для твоего же блага. Потому что, как оказалось, ему не хватало именно кофе и бисквита. Настолько, что он, не раздумывая, согласился на добавку.

Пока Эммет ел, он попросил женщин рассказать, как получилось, что они знали Дачеса еще мальчиком.

– Его отец здесь работал, – ответила Мила.

– Я думал, он был актером.

– Был он актером, был, – сказала Ма Белль. – А когда никакую работу на сцене не давали, исполнял роль официанта или метрдотеля. Но после войны пришлось несколько месяцев отыгрывать ведущего у нас в цирке. Да он, думаю, какую угодно роль мог сыграть. Но чаще всего играл своего же злейшего врага.

– В каком смысле?

– Обаяшка Гарри был падок на спиртное. Три минуты болтовни – и работа у него в кармане, но вот прошло пять, и он рвет карман горлышком бутылки.

– А пока он работал на арене, Дачес оставался с нами, – вставила Мила.

– Он приводил сюда Дачеса? – несколько ошеломленно спросил Эммет.

– Приводил, – сказала Ма Белль. – Ему тогда было, наверное, лет одиннадцать. Пока отец был внизу, Дачес подрабатывал в гостиной. Забирал шляпы у посетителей, наполнял бокалы. Хорошие деньги зарабатывал. Ничего ему, конечно, из них не доставалось.

Эммет огляделся и попытался представить, как одиннадцатилетний Дачес забирает шляпы и подливает напитки гостям дома терпимости.

– Тогда все было по-другому, – Ма Белль проследила за его взглядом. – Тогда субботним вечером в цирке места были только стоячие, а тут наверху у нас работало десять девочек. И заходили не одни только матросики. Мы принимали общество.

– Даже мэр приходил, – сказала Мила.

– А что потом?

Ма Белль пожала плечами.

– Те времена прошли. Сменилась аудитория. Сменились вкусы.

Она с легкой ностальгией оглядела комнату.

– Я думала, нас разорит война. А в итоге нас разорили пригороды.

Около полудня Эммет собрался уходить. Мила поцеловала его в щеку, Ма Белль пожала руку, сам он поблагодарил их за чистую одежду, завтрак и доброту.

– Мне бы только адрес – и я сразу уйду.

Ма Белль взглянула на Эммета.

– Какой адрес?

– Адрес сестры Вулли.

– Откуда мне его знать?

– Разве Дачес вам его не оставил?

– Мне он его не оставлял. А тебе, дорогая?

Мила покачала головой – Эммет закрыл глаза.

– Может, посмотрим в телефонном справочнике? – бодро предложила Мила.

Обе посмотрели на Эммета.

– Я не знаю фамилии ее мужа.

– Ну тогда тебе чертовски не повезло.

– Ма, – с упреком сказала ей Мила.

Ма Белль на мгновение отвела взгляд.

– Этот твой друг – Вулли – что он такое?

– Он из Нью-Йорка…

– Это мы поняли. Округ какой?

Эммет взглянул на нее непонимающе.

– Какой район? Бруклин? Квинс? Манхэттен?

– Манхэттен.

– Ну хоть что-то. В какую школу ходил, знаешь?

– Он был в школе-пансионе. Святого Георгия… Павла… Марка…

– Он католик! – сказала Мила.

Ма Белль закатила глаза.

– Дорогая, эти школы не для католиков. Они для белых англосаксонских протестантов. Но только для богатеньких. Уж я их на своем веку повидала более чем достаточно, и ставлю на синий свитер, что твой Вулли из Верхнего Ист-Сайда. В какой из них он был: Святого Георгия, Павла или Марка?

– Во всех.

– Во всех?

Когда Эммет объяснил, что из двух Вулли выгнали, Ма Белль затряслась от смеха.