Шоссе Линкольна

– Все знают, в честь кого меня назвали: в честь Улисса Симпсона Гранта, командующего Армией Союза – он был верным мечом в руке мистера Линкольна.

– Нет, – мальчик покачал головой. – Нет, это не тот Улисс.

– Думаю, мне лучше знать.

Мальчик продолжал качать головой, но без упрямства – терпеливо и дружелюбно.

– Нет, – повторил он. – Наверное, вас назвали в честь великого Улисса.

Улисс смотрел на мальчика все неувереннее, как человек, вдруг оказавшийся перед лицом чего-то потустороннего.

Мальчик посмотрел на потолок вагона. Когда он перевел взгляд на Улисса, глаза у него были широко раскрыты, как будто его осенило.

– Я вам сейчас покажу, – сказал он.

Он сел на пол, отстегнул клапан мешка и вынул большую красную книгу. Перелистал страницы и ближе к концу стал читать:

Муза, скажи мне о том многоопытном муже,
                                                       который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион
                                                    им разрушен,
Многих людей города посетил и обычаи видел…[4]

Теперь уже Улисс сделал шаг к нему.

– Тут все о нем, – сказал мальчик, не поднимая глаз от книги. – В древние времена с большой неохотой великий Улисс оставил жену и сына и отправился за море, воевать с Троей. Когда греки победили, Улисс с товарищами отправился домой, но ветер все время сбивал его корабль с курса.

Мальчик поднял голову.

– Вот в честь кого вас, наверное, назвали Улиссом.

Улисс тысячи раз слышал свое имя, но сейчас, когда его произнес этот мальчик, – в вагоне, где-то к западу от места, куда он направлялся, и к востоку от того, откуда уехал, – он как будто услышал его впервые в жизни.

Мальчик наклонил голову, чтобы Улиссу было виднее. Потом подвинулся вправо, как отсаживаются на скамейке, чтобы освободить место для соседа. И Улисс сидел рядом с мальчиком и слушал, словно мальчик был странником, закаленным войной, а он, Улисс – ребенком.

Несколько минут мальчик – этот Билли Уотсон – читал о том, как великий Улисс, подняв паруса и взяв курс на родину, прогневил бога Посейдона, ослепив его одноглазого сына Циклопа, и обречен был странствовать по непрощающим морям. Мальчик читал о том, как владыка ветров Эол дал Улиссу мешок, чтобы ускорить его плавание, а его спутники, заподозрив, что он прячет золото, развязали мешок и высвободили ветры, и корабль Улисса снесло с курса на тысячи лиг, как раз когда завиднелись берега родины, по которой он так стосковался.

Улисс слушал – и плакал, впервые на своей памяти. Плакал о своем тезке и его команде. Плакал о Пенелопе и Телемахе. Плакал по боевым товарищам, павшим на поле брани, и по жене и сыну, покинутым. И больше всего – по себе.

* * *

Он познакомился с Мейси летом тысяча девятьсот тридцать девятого года, и они были одиноки в мире. В разгар Великой депрессии оба похоронили родителей и покинули родные места – она Алабаму, он Теннесси – и переехали в Сент-Луис. Там переходили из одних меблированных комнат в другие, с работы на работу; у обоих ни родственников, ни друзей. И когда они случайно оказались рядом, стоя в баре позади танцевального зала «Старлайт», – просто послушать, не танцевать, – оба уже думали, что одинокая жизнь – судьба для таких, как они.

И с какой же радостью узнали, что это не так. Как смеялись, разговорившись тем вечером – не только все поняв про заскоки другого, но и про то, как сами вылепили их из своих мечтаний, самолюбия и сумасбродств. И когда он набрался храбрости пригласить ее на танец, она присоединилась к нему на площадке так, что танец их стал нерасторжимым. Через три месяца он нанялся линейным монтером в телефонную компанию с зарплатой двадцать долларов в неделю, они поженились, переехали в двухкомнатную квартиру на Четырнадцатой улице, и там с рассвета до сумерек и еще несколько часов после нерасторжимый их танец продолжался.

А потом за морем началась война.

Улисс всегда думал, что, если настанет час, он откликнется на призыв своей страны так же, как его отец в тысяча девятьсот семнадцатом. Но в декабре сорок первого, когда японцы разбомбили Пёрл-Харбор и все ребята потянулись к призывному пункту, Мейси – много лет прожившая в одиночестве – посмотрела ему в глаза, прищурясь, и медленно покачала головой, как бы говоря: «Улисс Диксон, ты даже не думай».

И, словно убежденное ее недвусмысленным взглядом, правительство США объявило в начале сорок второго года, что линейные монтеры с двухлетним стажем, ввиду их ценности, освобождаются от призыва. Так что, несмотря на усилившуюся мобилизацию, он и Мейси просыпались в одной постели, завтракали за одним столом и с одинаковыми судками отправлялись на работу. Но с каждым днем желание Улисса избежать конфликта подвергалось все более мучительному испытанию.