Шпага и митра

Если бы только можно было освободить руки! Но как? Я осмотрелся. Моя шпага лежала на полу, но я не мог придумать, как её использовать.

Тут мне на глаза попались свечи, оставленные горящими, и моё сердце почти перестало биться при мысли, на которую они меня навели.

Я взглянул на часы. Уже было тридцать пять минут девятого. Только бы мне хватило времени. И при этой мысли я стал клясть себя, что не действовал раньше.

Через десять минут Кастельрок возвратится. Да, но это произойдёт, если он добился немедленной аудиенции. Что, если кардинал заставил его ждать? Он может пробыть полчаса, час или даже два часа в приёмной. Для Ришелье не было исключением таким образом испытывать терпение и более достойных особ, чем Кастельрок.

Тем не менее судьба покровительствует дуракам и мошенникам, как и храбрецам, так что не следовало строить воздушных замков. Насчёт десяти минут я был уверен, и то, что отчаявшийся человек смог бы сделать за десять минут, я хотел сделать.

Извиваясь с ловкостью рептилии, я пересёк комнату и, перевалившись лицом вниз, ухитрился встать на колени. Затем, опершись подбородком на стол, я постарался выжать вес своего тела.

У меня почти получилось, когда вдруг ноги заскользили, и я тяжело рухнул на пол, дёрнув на себя стол. Две свечи затрещали и погасли, но третья, к счастью, продолжала гореть на полу.

С бешено колотящимся сердцем лежал я, прислушиваясь, не привлёк ли чьего-нибудь внимания шум моего падения. Но поскольку всё оставалось тихо, я подполз к горящей свечке и, двигая коленями, изогнулся к ней спиной, чтобы держать верёвку, которая связывала мои запястья, в пламени, несмотря на прижигание собственной плоти.

Через полминуты мои руки были свободны, хотя жестоко ободраны и обожжены. Вытащить кляп изо рта и разрезать своим кинжалом шнур на щиколотках было мгновенным делом.

Затем, поправив свечу и забрав свою шпагу, я прокрался через комнату к окну. Это заняло ещё минуту.

III

Я открыл окно и выглянул наружу. Стояла ясная ночь, причём довольно светлая, хотя луна еще не взошла, за что я был благодарен.

Помедлив мгновение, чтобы сделать глубокий, бодрящий глоток чистого апрельского воздуха, я осмотрелся в поисках средства спасения, но лишь застонал, когда разглядел мостовую в добрых сорока футах внизу и не заметил ничего, что могло бы помочь мне спуститься, как я надеялся.

Я потратил целую минуту, проклиная свою неудачу, ибо понял, что в итоге мне не приходится ничего, кроме как покориться неизбежности и пребывать на месте.

Осталось всего три минуты! Эта мысль подействовала на меня как удар кинжала и помогла оживить мои беспорядочные размышления. Я вертелся наугад в разные стороны, и наконец мои глаза зацепились за отлогую крышу примыкающего дома, не более чем в двенадцати футах ниже окна, у которого я стоял, однако на три фута левее.

На мгновение я решился на то, чтобы прыгнуть; но опасность была слишком велика. Я определённо разбился бы вдребезги. Затем мне на ум пришла блестящая мысль, и я бросился назад за своим плащом, который лежал в комнате.

Железная балка торчала из стены немного левее и примерно в двух футах под окном. Я не знаю, что она там делала, и в ту минуту меня тоже это не заботило. Было уже без четверти девять.

Вытянувшись наружу, я дрожащими руками привязал угол моего плаща к этой самой уместной из балок. Как раз когда у меня всё получилось, по улице загрохотала карета; я почувствовал, что холодею от тревоги. Неужели Кастельрок?

При этой мысли я был близок к тому, чтобы сорваться с выступа на подоконнике. Но экипаж проехал, и я принял его появление за хорошее предзнаменование. Я ещё околпачу доносчика! Аминь, засмеялся я, когда осторожно спускался из окна.

Мгновение я цеплялся за подоконник, вися в воздухе; затем, взмахнув правой ногой поперёк, оседлал балку, желая для начала понять, выдержит ли она мой вес, и потея от страха при этой мысли.

Но железный брус был толстым и прочно закреплённым. Вскоре я медленно заскользил вниз по своему плащу, пока над моей головой не оказалось примерно фута три ткани. Затем, ухватившись покрепче, я стал раскачиваться взад и вперёд, пока наконец крыша примыкающего дома не оказалась прямо у меня под ногами.

Дважды я мог разжать хватку и безопасно спрыгнуть, но жалкий страх заставлял меня колебаться всякий раз, пока не становилось слишком поздно. В третий раз, однако, осознав, что нагрузка начинает сказываться на моих руках и что у меня может не остаться сил, чтобы снова раскачаться, я вверил душу Господу и отпустил руки.

Я грохнулся вниз на черепицу, и это чудо, что не скатился с края отлогой крыши, ввергаясь в вечность. Проскользил на самом деле фут или около того, но в диком ужасе процарапал крышу, как кот, и вовремя зацепился.

Задыхающийся и покрытый потом, я лежал там минуту или две, чтобы восстановить дыхание и успокоить свои потрясённые нервы, глядя на свой по-прежнему свисающий плащ и освещённое окно наверху и весьма изумляясь, что у меня достало смелости проделать столь отчаянный путь.