Шпага Софийского дома (Новгородская сага - 1)

- Да уж, черт с ним, со Ставром, - махнул рукой Олег Иваныч. - Злобен зело да хитер, аки змей.

Софья вздохнула, замолкла, задумалась о чем-то своем.

- Сказывают, жила когда-то одна девица, - подняв глаза, тихо произнесла она, - и был у нее брат, коего захотела она извести. Наловила в лесу змей да сварила из них зелье, однако ж брат узнал про то...

Снимал он с сестры буйну голову,

И брал он со костра дрова,

Клал дрова середи двора.

Да сжег ее тело белое

До самого до пепела.

Он развеял прах по чисту полю,

Заказал всем тужить плакати...

- Что же ты не ешь ничего, господине? - закончив историю, улыбнулась Софья. - Иль не вкусно?

- Вкусно... - кивнул Олег Иваныч и подумал, что в прежние, петербургские, времена в подобных условиях обязательно ляпнул бы какую-нибудь пошлость типа "ты вкуснее" или что-нибудь подобное. Обязательно бы ляпнул, не удержался, а вот тут... Черт его знает, как и действовать.

- А знаешь, боярыня, есть у меня один знакомый, переписчик софийский, отпив вина, интригующим шепотом произнес Олег Иваныч, - так он сказывал как-то гишторию о звере Китоврасе, был такой в давней Греции зверь, глумник ужасный... Рассказать?

- Расскажи, расскажи, о звере Китоврасе, - неожиданно засмеялась Софья. - Я прежде то слыхала, да позабыла все...

Пришлось Олегу напрягать память. Что там конкретно рассказывал Гришаня, он помнил плохо, потому обильно разбавлял содержимое "гиштории" анекдотами из цикла "муж уехал в командировку", стараясь, правда, чтобы получалось не очень пошло. Судя по смеху и раскрасневшимся щекам Софьи, получалось - как надо.

На Софийском дворе зазвонили к вечерне, поднимаясь ввысь, поплыл над Детинцем торжественный звон, в конце улицы Прусской вторили ему колокола церквей Михаила и Вознесенья, неподалеку, на Черницыной, зазвенела колокольня Власия.

- Ну, пора, - поднялся из-за стола Олег Иваныч. - А то засиделся что-то, хозяйку-красавицу россказнями всякими утомляя... Не гневайся, боярыня, ежели что не так!

- Что ты, господине! - Софья улыбнулась, подошла ближе. - Знаешь, произнесла она, прислушиваясь к колокольному звону. - Мне давно уже не было так хорошо, как сегодня. Правда, правда! Об одном только жалею - что ты не приходил раньше.

- Как можно...

- Можно! - Софья, шутя, закрыла Олегу рот рукою. - Можно... Приходи, когда захочешь. Так тоскливо сидеть здесь зимними вечерами. Одна... Одна-одинешенька. Ни детей, ни мужа. Одни слуги. Приходи, ладно? Что люди скажут? Да пес с ними, с людьми. Я свободная новгородская женщина, боярыня, и в моем праве делать все, что хочу. А я хочу тебя видеть. А... А ты?

Она приподнялась на носках, заглядывая в глаза Олега, и тот, неожиданно для себя, обнял боярыню, почувствовав, как трепет пронесся по ее тонкому стану. Софья подняла руки, провела ладонями по волосам Олега... и вдруг поцеловала его так крепко и страстно, как никто уже давно не целовал.

Бился на улице колокольный звон, уходил, поднимался в вечернее небо. Выйдя на крыльцо, жадно вдохнул Олег Иваныч холодный ноябрьский воздух. Спустился по крутым ступеням, шатаясь, словно пьяный, хоть и выпили-то всего ничего. Верный Никодим уже держал наготове поводья.

В хоромах, за прозрачными капельками слюды, в тусклом дрожащем пламени, стояла женская фигура с распущенными по плечам волосами. Водопадом, золотым водопадом, волосы стекали на плечи, свечка в руках дрожала...

Олег Иваныч помахал рукой, улыбаясь, пришпорил коня и поехал прочь. Быстро проскакал по Новинке...

Было ли то, что сейчас было? Иль привиделось все сном-наветом воздушным?

Не успел к вечерне Олег Иваныч, согрешил, что поделать. Придется дома больше молиться. Когда проезжал мимо храма Флора и Лавра - народ уже выходил на улицу, разгоняя вечернюю тьму, горели вокруг факелы стражи. Кто-то тронул за стремя... Гришаня.

- На Ильинскую скачешь, Олег Иваныч?

- Туда.

- Зайди-ко, дело есть. Если не очень спешишь, конечно.

Что за дело? Пожав плечами, Олег Иваныч спешился, в келью отрока пошли рядом с толпой богомольцев в длинных черных одеждах... впрочем, может быть и не в черных, темно, не разглядеть особо-то.

Гришаня был словно пришибленный, не шутил, не разговаривал, не смеялся, как обычно. Может, сегодняшняя свалка на мосту так на него подействовала? А что он, ране такого не видывал? Ну, поплакал у моста-то, чего уж теперь-то.

Зашли в келью. Гришаня зажег свечу, взял со стола кусочек бересты:

- Читай!

"На Софейский двор от Ивана сына Флегонтова, што на Федорова живет. О том доношу, самолично слышав и видев как на вощаника Петра дворе...

...отрок сей Григорий Святу Троицу радостно поносиша и жидовинску веру Гвизольфину всяко славил. Рек, будто вера та всяко лучше, да святей, да пригожее, тако же грил всяки слова богомерзкие, похвалятяся, будто Иону-владыку самолично извел, в питие зелье подсыпав".

Олег Иваныч хмыкнул. Точно такая же грамотца лежала у него дома на столе. А ее автор, Иван, сын Флегонтов, был недавно убит неведомо кем на Федоровском ручье.