Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны

В Москве же Лейла жила фактически под домашним арестом: за ней вели пристальный надзор, опасаясь, как бы и она ненароком не сбежала. Ее телефон прослушивали. Письма перехватывали. Она не могла устроиться на работу, ее содержали родители. Друзья один за другим куда-то поисчезали. «Я оказалась в абсолютном вакууме. Все боялись со мной видеться. Я поменяла детям фамилии на Алиевых, потому что Гордиевские — слишком запоминающаяся фамилия. Моих детей ждала бы травля». Лейла перестала стричься и заявила, что не будет стричь волосы до тех пор, пока не воссоединится с мужем. Много лет спустя, когда один журналист спросил ее, что она почувствовала, узнав о перебежке мужа в Британию, она ответила: «Я просто обрадовалась тому, что он жив». Поскольку Гордиевского признали виновным в измене родине, по условиям судебного приговора его с женой совместная собственность подверглась конфискации: это были квартира, машина и движимое имущество, в том числе видеомагнитофон, привезенный из Дании. «Складная кровать с дырками в матрасе, утюг. Им особенно приглянулся утюг — он был импортный, марки Hoover».

Гордиевский пытался слать жене телеграммы, но они никогда не доходили до нее. Он покупал подарки — чаще всего дорогую одежду для дочек, — бережно упаковывал и отсылал в Москву. Все это перехватывал КГБ. Когда наконец пришло письмо от Лейлы, Гордиевский прочел первые несколько фраз — и понял, что оно написано под диктовку. Лейла писала: «Они простили тебе все», и «ты сможешь легко найти себе другую работу». Что же это: ловушка — с тем, чтобы заманить его обратно? Его жена вступила в сговор с КГБ? Он тайно, через одного советского чиновника, передал ей письмо, в котором повторил свое прежнее утверждение: он — жертва заговора внутри КГБ. Возможно, он думал таким образом защитить ее. Но Лейла пришла в ужас. Она уже понимала, что он пишет неправду. «Он мне написал: я ни в чем не виноват, я честный офицер, я верный гражданин и так далее, и мне пришлось бежать за границу. Не знаю, зачем он снова принялся врать мне. Это было непостижимо. Я пыталась понять. Там было еще что-то о детях, а еще он писал, что по-прежнему любит меня. Но я подумала: „Ты делал то, что хотел, — а я все еще здесь, с детьми. Ты сбежал, а мы тут в плену“». Они обманывали друг друга. Возможно, они обманывали самих себя. Кагэбэшники заявили Лейле, будто ее муж «завел любовную интрижку с молоденькой секретаршей из англичанок».

Лейле сказали в КГБ, что, если она официально разведется с Гордиевским, ей вернут конфискованное имущество — включая утюг. «Они говорили, что я должна подумать о детях». И она согласилась. Из КГБ за ней прислали такси, доставили в суд и заплатили налог за бракоразводный процесс. Лейла вернула себе девичью фамилию. Она думала, что больше никогда не увидит Гордиевского. «Жизнь продолжалась, — вспоминала она. — Дети пошли в школу, у них были хоть какие-то радости. Я никогда не смела плакать в присутствии детей или показывать им, что творится у меня на душе. Я всегда улыбалась и гордилась своим умом»[90]. Но одному благосклонному западному журналисту, которому удалось взять у Лейлы короткое интервью, она сказала, что по-прежнему любит мужа и хочет снова быть с ним. «Пускай по документам я теперь и не жена ему, в душе я ею остаюсь».

Кампания по воссоединению семьи Гордиевских длилась шесть лет — столь же упорно, сколь и безрезультатно. «Мы пытались найти подход через финнов и норвежцев, но нам не везло, — рассказывал Джордж Уокер, один из сотрудников МИ-6, отвечавших тогда за проведение операции „Гетман“, а сейчас являющийся одним из главных связных между Гордиевским и разведслужбой. — Мы беседовали с людьми из нейтральных стран, с людьми из правозащитных организаций. Мы задействовали французов, немцев, новозеландцев, кого угодно, чтобы те тоже сплотились и давили бы на советскую сторону, сообща добиваясь освобождения семьи. МИД неустанно твердил об этом через послов в Москве». В марте 1987 года Маргарет Тэтчер встретилась с Горбачевым и сразу же заговорила о семье Гордиевских. Чарльз Пауэлл отметил реакцию советского лидера. «Он весь побелел от гнева и наотрез отказался говорить на эту тему». В последующие годы они встречались еще дважды. Оба раза Тэтчер вновь возвращалась к этому вопросу и снова натыкалась на ожесточенное молчание. «Но это ничуть ее не обескураживало».

КГБ не желал сменять гнев на милость. «Олег выставил их полными кретинами, — говорил Уокер. — И единственная пакость, которую они, в свой черед, могли сделать Олегу, — это не выпускать его жену и детей».