Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны

Арне Трехолт был освобожден и на сомнительных основаниях помилован правительством Норвегии в 1992 году после того, как отсидел восемь лет в тюрьме особо строгого режима. Норвежский Комитет по оценке уголовных дел повторно начал расследование вынесенного приговора и в 2011 году пришел к заключению, что утверждения сторонников Трехолта о том, что свидетельские показания были искажены или подделаны, не имеют под собой почвы. После освобождения Трехолт поселился в России, а затем перебрался на Кипр, где занимается сейчас предпринимательской и консультационной деятельностью. Майкл Фут в 1995 году подал в суд на газету Sunday Times, печатавшую отдельными выпусками мемуары Гордиевского, из-за одного материала под заголовком «КГБ: Фут был нашим агентом». Фут назвал эту статью «маккартистской клеветой», и газета выплатила ему значительную сумму за нанесенный моральный ущерб. Часть этих денег пошла на выпуск Tribune. Фут умер в 2010 году в возрасте девяноста шести лет.

Для западных спецслужб дело Гордиевского стало хрестоматийным образцом того, как нужно вербовать и курировать шпионов, как использовать разведданные для установления и улучшения международных отношений и как в самых драматичных обстоятельствах можно спасти шпиона, попавшего в беду. Но по-прежнему оставался без ответа вопрос: кто же все-таки выдал его? У Гордиевского возникали собственные предположения: он подозревал и свою первую жену Елену, и своего чешского друга Станду Каплана. А может быть, это Беттани как-то вычислил, кто разоблачил его как крота внутри МИ-5? Или КГБ вышел на его след из-за ареста Арне Трехолта и суда над ним? Ни Гордиевскому, ни кому-либо в МИ-6 не приходило в голову заподозрить дружелюбного американца, который часто сидел напротив Олега во время его брифингов-марафонов в ЦРУ.

Отбыв срок командировки в Риме, Олдрич Эймс был переведен в аналитическую группу контрразведывательного центра ЦРУ и, получив доступ к свежей информации о советских агентах управления, принялся передавать ее в КГБ. Количество его жертв выросло — как и суммы на его швейцарских и американских банковских счетах. Он купил новенький серебристый «ягуар», а потом еще и «альфа-ромео». Заплатил за новый дом полмиллиона долларов наличными. Заменил свои проникотиненные зубы на коронки. Прикрытием для всех этих трат служило аристократическое происхождение Росарио: Эймс говорил всем, будто деньги у них — от ее богатой родни. КГБ уверял его, что поможет ему бежать, если он когда-нибудь попадет под подозрение: «Мы приготовились провести в Вашингтоне примерно такую же операцию, какую британцы провернули в Москве с Гордиевским», — говорил ему куратор из КГБ. В общей сложности Эймс получил от СССР 4,6 миллиона долларов, и размер этой суммы поражает не намного больше, чем тот факт, что коллеги из ЦРУ так долго не замечали всех этих его рубашек с монограммами и новеньких дорогих зубов.

На поверхностный взгляд, Гордиевский и Эймс поступали сходным образом. Оба предавали свои страны и организации, в которых служили, и использовали собственный профессиональный опыт для выявления шпионов, работавших на противника. Оба нарушили клятву, какую давали, вступая на поприще разведки, и оба внешне вели одну жизнь, а тайно — совсем другую. Но на этом сходство заканчивается. Эймс шпионил ради денег; Гордиевским двигали идейные соображения. Жертв Эймса КГБ находил и в большинстве случаев ликвидировал; за людьми, на которых указывал Гордиевский, долго наблюдали, затем их задерживали, судили в соответствии с законом, заключали в тюрьму и в конце концов освобождали, возвращая в общество. Гордиевский рисковал жизнью ради идеи; Эймс просто хотел машину побольше. Эймс решил послужить жестокому тоталитарному режиму, которому в глубине души не сочувствовал, чужой стране, где никогда не собирался жить сам; Гордиевский ощутил вкус демократической свободы, счел своей миссией защиту и поддержку этого образа жизни и культуры и наконец перебрался жить на Запад, понеся тяжелые личные потери. В конце концов, различие между этими двумя людьми пролегает в области нравственных оценок: Гордиевский встал на сторону добра, а Эймс думал лишь о собственной шкуре.