Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны

Подслушивающие устройства передавали происходивший разговор вниз, в контрольное помещение, где целая команда сотрудников МИ-5 и МИ-6, затаив дыхание, ловила каждое слово подозреваемого. «Слушать, как он всеми силами увиливает от любых признаний, было поистине мучительно», — сказал потом один из тех сотрудников. Хотя нервы у Беттани явно были расшатаны, дураком он не был. «Мы всерьез опасались, что Беттани так и выйдет сухим из воды». К вечеру все страшно устали, а никакого прорыва так и не случилось. Беттани согласился провести ночь в квартире, куда его привели, хотя у МИ-5 не было законного права удерживать его там. От обеда он уже отказался, а теперь не желал и ужинать. Зато он потребовал бутылку виски и принялся пить — стакан за стаканом. Маннингэм-Буллер и два других куратора сочувственно выслушивали его, «изредка задавая коварные вопросы», а Беттани выражал свое восхищение «батареей улик», собранной против него МИ-5, однако не признавал их правдивыми. В какой-то момент он стал говорить о британцах «они», а о русских — «мы». Он признал, что хотел предупредить кагэбэшников о том, что за ними ведется слежка. Но настоящего признания он не сделал. А потом, в три часа ночи, он наконец рухнул в постель.

Утром Маннингэм-Буллер приготовила для Беттани завтрак, но он не стал его есть. Невыспавшийся, похмельный, голодный и крайне раздраженный, он объявил, что не собирается ни в чем признаваться. Но потом вдруг отказался от прежних околичностей и заговорил от первого лица. И еще он начал тепло отзываться о «Киме [Филби] и Джордже [Блейке]» — действовавших ранее шпионах времен холодной войны.

В 11:42, когда Деверелла не было в комнате, Беттани вдруг повернулся к допросчикам и объявил: «Кажется, я должен сделать чистосердечное признание. Скажите начальнику, что я готов во всем сознаться». Это было вполне в характере импульсивного Беттани: вот так железно держаться много часов кряду, а потом внезапно прогнуться. Через час он уже сидел в полицейском участке Рочестер-Роу и давал признательные показания.

При более основательном обыске дома № 5 на Виктория-роуд обнаружились доказательства шпионской деятельности Беттани: в футляре из-под электробритвы Philips оказались данные кагэбэшников, с которыми он планировал войти в контакт в Вене; под кучей хлама в угольном подвале нашлось фотооборудование; в шкафу для белья хранилась непроявленная пленка с отснятыми секретными материалами; в картонной коробке, под бокалами, лежали рукописные конспекты совершенно секретных материалов; в подушку были зашиты конспекты, отпечатанные на машинке. Самое странное, что Беттани раскаивался: «Я поставил спецслужбы в жуткое положение, это не входило в мои намерения».

Обнаружение очередного крота внутри британской разведки было преподнесено как триумф самой службы безопасности. Маргарет Тэтчер поздравила главу МИ-5 с «отлично проведенной операцией». «Нэджеры» прислали личное письмо Гордиевскому с выражением «самых теплых чувств». А Гордиевский отправил им ответ (через Спунера), где выражал надежду когда-нибудь поблагодарить сотрудников МИ-5 лично: «Не знаю, настанет ли когда-нибудь этот день — может быть, и нет. И все же мне хотелось бы, чтобы где-нибудь было записано: они укрепили мою веру в то, что они — настоящие защитники демократии в самом прямом смысле слова».

Маргарет Тэтчер была единственным членом кабинета министров, кто знал о роли Гордиевского в обезвреживании британского шпиона. В самой британской разведке о том, что в действительности происходило, были осведомлены только «нэджеры». Поскольку в прессе успел подняться ажиотаж, уже распространялась продуманная дезинформация, наводившая на мысль, что сигнал о предательстве Беттани поступил от «радиоразведки» (т. е. от перехватов) или что сами русские донесли службе безопасности о том, что в ее недрах затаился шпион. Одна газета ошибочно сообщила: «Русским в Лондоне просто надоел Беттани с его приставаниями, и, посчитав его классическим агентом-провокатором, они сообщили МИ-у, что Беттани попусту теряет время. Тогда-то в МИ-у и начали наблюдать за ним». На тот случай, если там засел еще один шпион, и для отвлечения внимания от истинного источника в МИ-у подготовили фальшивый отчет, указывавший на то, что сигнал о предложениях Беттани поступил от одного дипломата из советского посольства. Советская сторона все отрицала и утверждала, что любые разговоры о шпионаже КГБ — просто цинично сфабрикованная пропаганда, «направленная на нанесение ущерба нормальному развитию советско-британских отношений». В резидентуре же Гук продолжал стоять на своем: все эти махинации были заранее подстроены в МИ-у, чтобы заманить его в западню. (Отказаться от этой гипотезы значило бы расписаться в допущении чудовищной оплошности.) Гордиевский не заметил признаков того, что кто-то догадался об истинной причине провала Беттани: «Я не думаю, что Гук или Никитенко когда-либо считали меня причастным к аресту Кобы».