Шпион императора

Щелкалов не заставил себя просить и пока он колдовал возле столика с напитками, Годунов молчал, задумавшись и рассеянно вертя на пальце тяжелый золотой перстень. Но когда тот снова устроился в кресле, с бокалом своего любимого рейнского, Борис, наклонясь в его сторону, заговорщицки подмигнул:

– А ведь я ту историю уже слыхал, правда, не всю, и без имен – дядюшка как-то проговорился… понятное дело, уже после смерти Иоанна. Но я, каюсь, не поверил. Решил – сочиняет старик, приукрашает былое. Ан все правда… и все сходится, и его рассказ и твой. Ай да постельничий, ай да Дмитрий Иванович! Самого Грозного не убоялся…

– Полагаю, тебе он открыл больше, может, такое, до чего и я не докопался? – не удержавшись, полюбопытствовал Щелкалов. – А мне то знать можно, как мыслишь?

– Можно, можно…теперь-то чего скрытничать? Скажу сразу – главное тебе уже известно. А вот чего ты не ведал… ей-Богу, не догадаешься! Да и кому бы такое в голову зашло? – Годунов от души рассмеялся. – Вот послушай… там еще турок, арапского роду, был замешан. Ну, то правильнее сказать магрибинец, а турком называли потому, что нос имел как у птицы папуги. Сухонький такой, чернявый, словно его в коптильне подсушивали, а росточка – точно отрок малолетний, зато ума и знаний превеликих. О чем ни спроси – все ведал, это уж по собственному опыту знаю, ибо какое-то время он у меня в наставниках состоял… жалею, недолго. Так вот, магрибинец этот на каких только языках не толмачил! А в травах разбирался лучше любого лекаря и оттого прослыл колдуном – боялись его жутко, особенно челядь…

– Святые угодники! Какой еще магрибинец, откуда? Да как же это ищейки мои не докопались? – так и вскинулся, задетый за живое, Щелкалов. – Ах, сукины дети! Дармоеды… Но, погоди, он-то каким боком к сей сказке прилепился?– Так какая же сказка без колдуна? Окстись, Андрей Яковлевич! И прилепился сей магрибинец не на пустом месте… не просто так. Это все наш постельничий, Димитрий Иванович, постарался, да так подстроил, что арапа сего к самому царскому лекарю Бомелию подсадил, дабы тот слушал, следил да все ему доносил, мне же от того великий урон учинился – потерял я своего наставника! Смекаешь теперь, к чему магрибинец? Елисея-то Бомелия еще не забыл? Паскуднейшая была персона… недаром «лютым волхвом» прозвали! Только арап тот и его перехитрил.

– Это ж надо! – дьяк восхищенно прищелкнул языком и долго качал головой, пытаясь представить себе, как все это могло происходить. – Ну, тогда понятно, а я-то дивился, как, думаю, исхитрился Димитрий Иванович провернуть етакое дельце под неусыпным оком самого Грозного? Поистине, чудны дела Твои, Господи!

– Истинно так! Дяде повезло… видно, за доброе дело Господь спас. Зато Бомелию пришлось поплатиться, хотя и за другие проказы, ну да он заслужил. Помнишь, в 1575 году, по осени, Елисея, как индюшку на вертеле, живьем изжарили – доигрался чернокнижник!

– Как не помнить, – задумчиво кивнул дьяк и, помолчав, осторожно спросил: – Прости, Борис Федорович, если я чего лишнего себе позволяю, но уж очень хотелось бы понять, с чего это постельничий Годунов так рисковал из-за какого-то сотника, чужого ему человека? Время ведь было страшное, головы и без всякой вины летели, а он… пойти против воли царя! Да не просто царя, а сыроядца, пред коим дрожали даже самые закаленные, самые смелые – не диво ли?

– Чего винишься, Андрей? Твое любопытство понятно, только знаешь, лучше у него самого спроси, навести его как-нибудь на досуге – старик только рад будет поговорить – добрые дела вспоминать отрадно. Да я могу всех причин и не ведать. Кажется, дядя был тому сотнику чем-то обязан, а он всегда одно правило твердо соблюдал – за добро плати сторицею, тебе же потом добром и воздастся. А ежели, говорит, поскупишься – жди беды. Может, в том и причина?

– Редкой мудрости человек! – дьяк только развел руками и, помолчав, вздохнул: – Кто из нас, грешных, может похвалиться подобной добродетелью?

Годунов нахмурился. Намек был понятен. Раздраженный и глубоко задетый, он уже готов был дать достойный отпор злоязычному дьяку, но удержался и промолчал. Перед собой уж чего греха таить! Ему-то не раз случалось забывать добро… и ежели следовать дядькиным рассуждениям, то и расплаты ему не миновать… что посеешь – то пожнешь! Все справедливо. Но дети… и снова он почувствовал эту странную тяжесть в груди, а потом удушье, от которого темнело в глазах. Что, если за его грехи придется платить им, ни в чем не повинным? Враги его множатся… вон и друзья, почитай, все отпали… да и были ли они у него? Сторонники, не более, теперь же и тех становится все меньше, а впереди столько дел! И такое одиночество…

Борис поежился, его обдало холодом, а по спине и ногам пробежал озноб. Ладно, будет об этом! Теперь-то уж назад не поворотишь…

Он встал, прошелся по кабинету, выпил воды и, вернувшись к письменному столу, с любезной приветливостью поглядел на Щелкалова.