— Ио? Его больше нет. Пусть его душа, приблудившаяся ко мне неделю назад, найдет себе пристанище за оставшиеся девять дней.
Женщины помолчали, и Марго налила две стопочки. Ева кивнула, соглашаясь, и выпила.
— А вот интересно, — задумалась Ева, — ты чего-нибудь боишься?
— Да. Я боюсь, что вдруг обнаружу рядом с собой юношу Лациса. Я боюсь этого очень сильно, можно даже сказать, что боюсь до смерти, хоть это и звучит смешно, ты не находишь? — захихикала Марго, подтянув к себе ноги и обхватив ладонями ступни. — А ничего не изменить. Он обязательно появится. Это предопределено-, Аннушка уже разлила масло…
— Балуешься Булгаковым?
— Это очень личное, — погрозила Марго пальцем. — Помню, как страшно обрадовалась, когда обнаружила, что Воланд — ясновидящий! «Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… вечер — семь… Вам отрежут голову!»
А? Как было восхитительно читать это!
— Этому… Лацису, ему должны отрезать голову? — поинтересовалась Ева, пытаясь справиться с накатившим головокружением.
— Нет, но его смерть близка и неотвратима, как предсказание Воланда Берлиозу, — СПИД. Он знает, и я знаю. И он знает, что я знаю, и он спрашивает каждый раз, и я каждый раз клянусь про себя, что тогда обязательно совру.
— Воланд, как бы это сказать, мне показался не столько предсказателем, сколько конструктором событий, — возразила Ева.
— Это я уже проходила. Ужас не предсказателя, а создателя, или вестницы Смерти. — Уже проходила. Спасибо, вылечили.
— А как ты отличаешь свои призраки от живых людей? — Ева уже не боролась с легким опьянением, она расслабилась, щеки раскраснелись, полотенце сползло и теперь удерживалось только задремавшей лысой болонкой на коленях. — Вот ведь ошиблась с этой собачонкой!
— Я сквозь них прохожу. А с этой… Действительно, я же ее пнула на днях ногой. Странно. Я еще тогда подумала, что давно научилась не осязать кафаров. А раз я так подумала, значит…
— Почувствовала, — подсказала Ева. — Ты вчера говорила в театре со старухой. Высокая старуха с козой на веревке.
— Милена, — кивнула Марго и хихикнула, — ты на ней стояла, пока принимала холодный душ. Я могу познакомить тебя со всеми. Есть чудная парочка, повторяющая друг друга, как затухающие лепестки свечек под легким сквозняком, нежные и грустные мальчики. А этих агентов, помнишь, которых отравили? Жена одного из них где-то тут прячется. Истязает себя виной и отчаянием, это даже смешно, как будто у овцы вдруг проснулась жалость к пожираемым ею цветам на лугу. Кстати, задержалась она у меня. Иногда в самолюбовании собой я дохожу до полного абсурда воображения и придумываю кого-нибудь неуязвимого, нелепого и глупого, сопротивляющегося смерти именно своей глупостью.
— То есть, кроме всех этих… постоянно окружающих тебя условных мертвецов…
— Это не мертвецы. Ко мне приходят потерявшиеся души. Я их называю кафарами.
— Ладно, пусть будут души. Кроме их историй, — решила внести ясность Ева, — на тебя еще может накатить воображение?
— Случается, — кивнула Марго и не стала поднимать поникшую голову. — Знаешь девушку Наденьку, костюмершу из театра?
— Да, — напряглась Ева.
— Это я ее придумала. Ее не существует. То есть она, конечно, стала реальной, как только я ее достаточно обдумала, но она — это душа театра. Просто его душа, ангел-хранитель, воплощенный в молодой женщине. Да, — вскинула Марго голову. — Просто душа. Именно так я себе представляю душу этого здания. Она и в танце летает невесомо и естественно, как перышко на ветру, и поет… Почему-то до сих пор не пыталась петь, странно. Ей это в голову не приходит. Боже, как чудно запоет его душа, если Наденька захочет! — застонала Марго и завалилась на бок.
— Ничего себе — ангел-хранитель! — возмутилась Ева. — А труп на сцене?
— Пусть все тайное станет явным, — пробормотала Марго, не поднимаясь.
— Люстра рухнула, — неуверенно продолжила Ева, вспоминая, имеет ли к этому отношение Наденька.
— А могла бы и во время спектакля на зрителей!
— Помощник режиссера от всего этого умер.
— Никчемный суетливый хранитель условностей. Помешанный на профессиональном рвении и порядке глупый гном… — затихающим голосом бормочет Марго.