— Нужна. Взять хотя бы последний случай. Ну, в первый раз, я понимаю, вы ползали во время второго акта в зале именно в том месте, где сидел этот их секретный агент. Но сегодня! Вы же никаким боком, они что-то там потеряли, а вас опять ведут на обыск! А вы заметили, что стоит вам подойти к моему пульту за сценой, как он ломается?
— Нет, — улыбнулась Надежда.
— Ломается, это факт. И стойка с декорацией стала тогда падать — куда?
На вас. Я как раз подумал, что она плохо стоит, но, если вас не занесут черти за мою кулису, до конца акта достоит. А вы пришли, и она стала падать.
— Михал Петрович, миленький, мне правда пора. Спасибо большое.
— За что?
— За все. За науку, за приют. Я побежала. Ой, а где я? В смысле, какой это район?
— Почти два часа ночи. Куда вам нужно бежать?
— Раз уж мы почти что родственники, я скажу честно. Мне нужно в театр.
— Вот сейчас, в два часа ночи, вам нужно в театр?
— Да. Мы же перешли как бы на доверительные отношения, я честно вам говорю, мне туда надо.
— Хорошо, — спокойно заявил помреж. — Я вас отвезу.
— Ну что вы, — всполошилась Наденька, — это совершенно ни к чему, вы только скажите, где я нахожусь, мне нужно прикинуть, сколько денег приготовить на такси. Вы что, одеваетесь?! Зачем вы это делаете?
— Чтобы не вызволять вас завтра из милиции. У вас есть с собой документы?
— Есть, пропуск в театр.
— Ну вот. В театр нам и позвонят, когда вас задержат за очередное правонарушение.
— Да почему вы думаете, что меня обязательно задержит милиция?! Как-то же я жила без вас!
— Да. Как-то в прошлом году вы пошли на Горбушку. И не ночью, и не по делу, а на концерт. После концерта случилась там небольшая заварушка с милицией. Из восемнадцати задержанных подростков только вам было предъявлено обвинение в оскорблении действием полицейского при исполнении.
— Да эта сволочь!..
— Не важно, — перебил ее помреж. — Это не важно, что случилось, важен результат.
— Вы серьезно собираетесь меня отвезти в театр?
— Совершенно серьезно.
— И подождете меня на улице?
— Если вам не нужна моя помощь, могу подождать на улице.
Надежда задумалась. Помощь, конечно, не помешала бы, но не случится ли с помрежем второго инфаркта, когда она ему объяснит, что именно и куда нужно запрятать? Впервые в жизни Надежда вдруг подумала, что стоит все рассказать и выслушать совет пожившего человека на предмет дальнейших действий. Что бы он посоветовал ей? Но стойкое, закаленное годами и неприятностями одиночество победило.
— Не нужна. Помощь не нужна. И вы ни о чем потом не спросите? — Она подозрительно уставилась в дужку очков на переносице помрежа.
— Чувствую, — что надо бы спросить, но не спрошу, так и быть.
Во дворе он сел на водительское место, потом вышел из машины и открыл перед ней дверцу. Надежда смутилась. Она забралась на заднее сиденье, дождалась, пока мотор перестал напрягаться, и заявила:
— Называйте меня на «ты», Михал Петрович. Мне нравится, как это у вас выходит!
— Убери ноги с сиденья, — сказал помреж.
Когда глаза привыкли к темноте, Наденька поняла, что все равно ничего не увидит. Сцена лежала в полнейшей тьме, как застывшее в вечности море. Где-то за левой кулисой слабо светилась крошечная красная лампочка у пожарного щитка, от ее светлячкового света тьма на сцене сгущалась до осязаемости прикосновения.
Надежда отошла спиной к кулисе, установила дыхание и взмыла после третьего прыжка в затяжном шпагате, оторвавшись из темноты в темноту. Еще, и еще, до разноцветных кругов перед глазами, из одной диагонали в другую, и ни разу не сбившись, не ударившись в занавес, не упав. Потом она легла на пол сцены, щекой на отполированное дерево, и его тепло так нежно согревало, так убаюкивало ее.
До заколдованности сна. А спать нельзя. С лязгом Надежда закатила на сцену стойку с висящим на ней мертвым брюнетом. Наугад поставила приблизительно посередине. И вот уже в полнейшей ватной тишине дребезжат металлические ступеньки. С закрытыми глазами — так лучше ощущать в темноте ступеньки и перила — она понеслась на галерею, потом — еще выше, потом по монтировочным лестницам под самый купол сцены. Несколькими поворотами огромного рычага опробовала лебедку вверху. Потом разматывала тяжелый канат, кольцами сонного удава сбрасывала его вниз, потом скользнула, вцепившись в канат, из темноты в темноту, раздирая кожу на ладонях и замирая внутренностями, как на качелях в невесомости взлета.
9. Учительница