Шпион под подозрением. Спасские ворота

Справиться с задачей было несложно, да желания нет. Может, подпустить перчика? Тут послу припомнился инструктаж, состоявшийся во время его последней поездки домой. С ним беседовали в баре гостиницы «Уиллард», подальше от министерства, на ухо, шепотком сообщая «кое-какие секреты»… Припомнилось Кохену, как он журавлем выдвинул голову и, стараясь не пропустить ни слова, слушал. О том, как крепко связан Вашингтон с нынешним генсеком и как невыгодна была бы сейчас смена в эшелонах власти в Советском Союзе, как хорошо понимают друг друга лидеры двух держав, сколько устных, нигде не зафиксированных договоров заключили они и каким количеством кивков и подмигиваний обменялись на встречах с глазу на глаз. Вашингтону был нужен этот человек и только он. Прощальный совет был предельно прост: «Держите его сторону».

Маркус сидел сзади, проглядывая свои репортажи. От них уже почти ничего не осталось. Вашингтон мягко, но требовательно настаивал на затушевывании острых моментов. Никаких прилагательных. В речи Кохена одни существительные: «С огорчением, с сожалением, с симпатией…» Без прилагательных они не звучали.

— Господин посол, — обратился к Кохену какой-то репортер, — ваша реакция нам кажется недостаточно резкой.

— Ну что вы, Джим, отнюдь. Мы ведь с вами давно знакомы и могли бы доверять друг другу в таких вещах. — Глянув поверх стола, он увидел, что репортер смущенно отвел глаза. — Мы глубоко сожалеем, что случившееся оказалось возможным…

— Всего лишь сожалеете?

— Джим, я ведь сказал: «глубоко сожалеем».

— А виноватых, по-вашему, нет?

Наконец Кохен обрел твердую почву под ногами.

— Мы не вправе кого бы то ни было обвинять. Это не наша епархия. Советы сами разберутся, что им делать. Я уверен, что будет проведено следствие. Сейчас, по счастью, не брежневская эпоха.

— Как же, как же, вчерашние события на улице Горького лучшее тому доказательство. — Американец сел. Вокруг Зашумели, заговорили.

— Если мы закончили, дамы и господа… — Кохен поднялся с места. Давно он себя не чувствовал на столь зыбкой почве! — Итак, основная линия нашего поведения такова… — Несколько человек, уже собравшихся уходить, повернули к нему головы. — Мы обеспокоены, мы встревожены, мы запрашиваем у Советов подробности происшествия. Ясно? Тогда все.

Маркус прокладывал путь к выходу, то и дело раскланиваясь и отмечая про себя кривые ухмылки коллег: позиция США была воспринята скептически. Он достиг дверей, когда сзади ему на плечо опустилась чья-то рука. Маркус услышал свое имя, обернулся. Знакомый южный говорок с глубокими перепадами голоса. Деловой коричневый костюм. Рука, протянутая к нему. Дэвид Рассерт.

— Мне кажется, мы могли бы секундочку поговорить. — Они остановились во дворе посольства. После прохладного кондиционированного воздуха кафетерия летний зной был особенно невыносим.

— Поговорить? О чем? В последнюю нашу встречу выяснилось, что у нас не слишком-то много общего.

— В последнюю нашу встречу на улицах Москвы еще не шла гражданская война. — Рассерт снял пиджак. Он показался Маркусу постаревшим, поредели волосы, лицо избороздили новые морщины.

— Я и не знал, что вы здесь.

— Мы не стремимся к саморекламе.

— Что ж. Тогда нам лучше бы и не сталкиваться. — Маркус направился к главному зданию посольства. Он оглянулся в надежде, что кто-то отзовет Рассерта, но журналисты спешили по своим делам.

— А ведь мы могли бы кое в чем помочь друг другу… — Рассерт не отставал.

— Помочь? Мне и разговаривать-то с вами не следовало. — Маркус повернул голову и направил указательный палец в грудь американцу. — Правила вам известны. В случае нечаянной встречи нужно немедленно разойтись. Я уже забыл, что мы с вами вообще когда-то встречались. Ясно?

Они шли по коридору мимо дежурных солдат. Электронное устройство распахивало перед ними стеклянные двери. Маркус снова обернулся — и совершенно напрасно.

— Мой друг, а вы, оказывается, храбрец. — Рассерт отстал уже футов на пятнадцать, он широко улыбался. — Симпатичную даму вы спасли на улице Горького. Ту, рыженькую. Классом явно повыше средней москвички.

Маркус отвернулся от него, но слова вонзались ему в спину ледяными иголками. Москва, она такая. Кажется, все спокойно, все тихо, и вдруг слово или встреча — ножом по сердцу, и ты ловишь ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Комендантский час заканчивался перед рассветом. Порученец поднялся вместе с солнцем. Он сидел в квартире учителя на радиаторе и наблюдал в окно, как, словно тени, колеблемые дыханием легкого летнего ветра, шли на работу люди. Постепенно ночное синее небо теряло интенсивность окраски, занимался день. Люди шли. Вряд ли кто-то из них обмолвился хотя бы словом о событиях прошлого дня. Русские никогда не говорят о знакомых предметах, зато любят порассуждать о том, чего не знают.

Он не должен идти в Кремль. Так гласит инструкция. В случае массовых беспорядков его место на улице. Он должен провести разведку на местности, установить необходимые связи, обеспечить коммуникации. Порученец потерял счет, сколько раз они с Михаилом обсуждали его функции.