Шпицбергенский дневник

Зашла речь опять о питании, и я сказал, что по случаю остановки ТЭЦ, когда не работала столовая, всем выдавали сухой паёк и в нём просроченные консервы. Это, как потом выяснилось, было моей ошибкой. Цивка поручил направить ко мне в комнату комиссию и проверить правильность моих слов. Во время обеда за мной приехал на машине Женя, шофёр директора, и сказал, что комиссия уже ждёт меня у дома. Мы со Старковым поехали. Комиссия вошла ко мне, и я показал консервы выпуска 2001 года и 2003. Оказалось, что у первых срок годности 4 года, чего я не знал, так как просто не смотрел, что там ниже написано, а у вторых срок годности 2 года, то есть тоже до 2005 г. Так что торжествующая комиссия поехала составлять на меня акт за клевету. Я принёс свои извинения, но действительно дал промашку. Просроченные консервы действительно выдавались прежде, но в этот раз раздавали как раз только те, что привезли на судне буквально накануне, почему Цивка и был уверен, что я ошибся, и немедленно воспользовался случаем обвинить меня в обмане.

Однако разговор наш с Цивкой закончился не на этом. Когда мы фактически всё обсудили, и Цивка понял, что меня с моего мнения не свернуть, он попросил всех, кроме меня, выйти из кабинета. Оставшись со мной наедине, он подошёл ко мне и сказал как бы дружески:

— Женя, не нужно этим заниматься. У нас трудное время, мне нужно помогать. Что там они платят? Зачем тебе это?

Слова были сказаны с огромным подтекстом, со значением. Но я словно бы не понял этого и ответил упрямо:

— Если ко мне обращаются за помощью, то я помогал, помогаю и буду помогать, причём бесплатно. А вы, Юрий Васильевич, имеете обыкновение обещать и не выполнять свои обещания.

Цивка возмутился и сказал, что оплатил мне работу по переводу фотоальбома на английский язык. Я согласился с этим, хотя оплатили мне работу лишь потому, что договор у меня был не с Цивкой, а с авторами альбома, но это деталь и я напомнил, что до сих пор не получил деньги за снятый и будто бы понравившийся Цивке фильм, не получил за работу во время переговоров с Коре.

Тут мы поспорили, но ни к чему не пришли. Аргументы у Цивки очень оригинальные.

— Когда ты мне переводил переговоры с Коре, я думал, что это ты по дружески делаешь. Коре сам тебе мог заплатить. А с фильмом, что ж, его надо было дорабатывать.

— Кто ж бы спорил, — ответил я. — Могли бы и доработать, если бы вы сказали.

Тут я напомнил, что и на работу в Баренцбурге не согласился, поскольку знал, что Цивка обманет с зарплатой, как обманул и многих других.

И тогда Цивка сказал главное, что держал про запас и для чего просил свидетелей выйти:

— Женя, ты пойми, я ничего плохого тебе делать не хочу, хотя мог бы сделать так, чтобы тебя не пускали на Шпицберген совсем.

Я рассмеялся и сказал, что, во-первых, он этого сделать не сможет, во-вторых, я прошу его это сделать, поскольку у меня много работы в Москве, а сюда я езжу по просьбе Старкова, а не потому что сам хочу. Этот момент надо было видеть, когда я приблизился к повернувшемуся было к своему столу Цивке и, слегка коснувшись его плеча, улыбаясь произнёс:

— Скажите, скажите, чтобы меня не пускали. Я прошу вас.

Тут он просто взбеленился и, обернувшись ко мне, закричал:

— Ты что меня толкаешь? Я спрашиваю, ты что меня толкаешь?

Это было смешно, поскольку я, конечно, его не толкал, а прикоснулся к плечу пальцами. Цивка ростом повыше меня и на порядок крупнее. У меня мелькнула мысль, что директор хочет спровоцировать драку.

— Я вас не толкал, — говорю спокойно.

— Толкал, — кричит. — Ты меня не трогай! Я не таких, как ты, сбивал с ног.

Видя его реакцию почти больного человека, я сказал всё таким же спокойным голосом:

— Ну, прошу прощения, если что.

А Цивка покричал ещё что-то. Может, он рассчитывал, что на крик вбегут его подчинённые, но они его знали, и никто под удар попасть не хотел, потому и не входили. Цивка слегка успокоился и пошёл на своё место, говоря, что я его сам провоцирую, и он сделает так, чтобы я больше не попал на Шпицберген.

Я плюнул на наши переговоры и, не прощаясь, вышел из кабинета.

Старков ожидал меня. Пошли обедать. Старков назвал меня настоящим коммунистом и борцом за рабочих. Встретили Сашу Роскуляка, который весело бросил: «Наслышаны, наслышаны», то есть уже наша беседа пошла гулять по Баренцбургу. После отъезда консервной комиссии, то есть проверявших консервные банки у меня в комнате, поработал над переводом. Вечером пошли на ужин, попили чай, и день подошёл к концу. Позвонил Юле, когда она только что приехала с дачи. Теперь звонить хорошо, так как комната с телефоном всегда открыта, каждый, кто хочет звонить, записывает свой звонок и спокойно разговаривает, сколько хочет.

20 июля, вторник