Шпицбергенский дневник

Поели, Старков купил в буфете яблоки, конфеты и маслины. Встретил в буфете Игоря-шахтёра. Поговорил с ним о Мальцеве, рассказал о том, как он подло стал отказываться от своих слов, чем подвёл и меня, и корреспондента.

Игорь ответил, что давно знает Андрея, и тот всегда был подловатым человеком.

После обеда я опять завалился на диван и теперь уж задремал. Проснулся аж около восьми. Голова болеть перестала. Пошли на ужин и тут почувствовали холод. На обратном пути встретил Зарембу. Спросил, почему выпустили воду из бассейна и когда снова напустят. Заремба (муж Ларисы — зав. спорткомплексом) сказал, что на самом деле никакой аварии нет у ПВК, а просто Цивка приказал выпустить воду и закрыть бассейн на два месяца. Я поинтересовался, уж не оттого ли он так приказал, чтобы я не ходил в бассейн, на что Заремба засмеялся и сказал: «Отчего же ещё? Конечно от этого».

Да, с него станется, наверное, так и есть. Ну и Цивка. Расказал Зарембе о Мальцеве. Заремба ответил, что знает, и говорили о нём уже. Полагает, что это бесследно для него не останется. Сообщил, что меня все в разговорах поддерживают. Старков потом хмыкнул: «Надо было на собрании поддерживать своими протестными выступлениями. А то молчали, будто поддерживали Цивку».

Ну, за других говорить легче, конечно. У всех семьи, а поддержки ни от кого ждать не приходится. Ни профсоюза, ни партии, как раньше, теперь нет, вот и молчат в открытую, ругаясь лишь за углом.

После ужина переводил статью Черносвитова. Светит солнышко, но не греет. Даже не открываю окно, когда сижу за компьютером.

7 августа, суббота

Утро солнечное. К обеду солнце скрылось в облаках. К вечеру опять появилось. Но не жарко, хоть ветер и стих.

Пошёл будить Старкова, а он лежит с расстройством желудка. Всю ночь его рвало. Что-то плохое съел за ужином в столовой. Отправился сам на завтрак, а на обратном пути зашёл в больницу к главврачу Николаю Ивановичу, взял таблетки активированного угля и какой-то порошок для разведения в воде и питья. Людмила Ивановна, стоматолог, пообещала принести завтра ношпу.

А Захаров Виктор дал марганцовку. Так что дружно взялись за лечение Старкова.

Я что-то болтался по дому, смотрел футбол, искал всё Роскуляка, чтобы отправить почту. Написал письмо в Ялту и Дагу Аванго. Ничего не отправил и пошёл на обед с Захаровым. После обеда собрал свои рубашки и трусы, бросил в стиральную машину, включил её и пошёл подремать. Через час поднялся, нашёл появившегося Роскуляка, отправил свои письма и получил от Тёмы коротенькую записку с просьбой позвонить Томе в Москву. Позвонил, но никто не ответил. Позвонил Юле — она оказалась дома. Потом позвонил в Ялту, поздравил Людмилу с прошедшим днём рождения и узнал сенсационную новость о том, что они решили переехать в Симферополь. Ну и дела. Пошёл в нашу прачечную, вынул бельё из машины и развесил сушиться.

Старков к середине дня уже стал поправляться, но на ужин ещё не пошёл. А Державин, Колесников и Захаров решили пойти в наш рублёвый бар, который построили ещё при Соколове, но одно время он не работал, а теперь снова действует. Я отправился на ужин сам. По дороге встретил качающегося от выпивки шахтёра. Потом ещё нескольких в аналогичном состоянии. Видно было, что бар работает. Правда, в нём дают на одного человека не более 150 г. водки, но они ухитряются, видимо, ещё что-то выпить. Кто-то, выйдя из бара, упал на траву, кто-то тут же подрался.

Я поел сначала в столовой, потом решил всё же заглянуть в бар, что бы увидеть, как там сейчас всё обустроено. Поднялся по лестнице и встретил там уже выпившего человека с относительно интеллигентной внешностью.

При виде меня он стал громко сообщать, что вот идёт знаменитый писатель.

Хотел пройти мимо него, не останавливаясь, но понял, что тому необходимо поговорить о моей книге. Остановился. Он заявил, что прочитал все четыре мои книги «Траектории СПИДа». По интонации понял, что ему что-то не нравится. Поправил его, сказав, что книг только три. Он стал долго и путано рассказывать, что, если его другие люди спрашивали о книге, то он говорил, что читать можно, но… тут он стал извиняться, спрашивая, можно ли говорить, что он думает. Я подбадривал его, и он с трудом стал пояснять, что тоже бывает в литературных кругах и что-то понимает, но вот хотел бы, например, узнать, зачем я в книге дал стенограмму выступления Ельцина на пленуме, не хотел ли я принизить читателя тем самым.

Логику рассуждений выпившего человека не всегда легко понять. Я только догадался, что он, видимо, был, а, может, и есть в числе сторонников Ельцина, почему ему, может быть, и не пришёлся по душе мой роман.

Тут же собеседник спросил, для чего я описал свою родословную, зачем писал про своего деда.

Пояснять ему на лестничной площадке не было смысла, но мне хотелось послушать. А он и не ждал объяснений, сообщая мне, что книгу читать трудно.

— Однако вы прочитали до конца? — поинтересовался я.