Шпицбергенский дневник

Вскоре он вышел из здания с сумкой и отправился пешком в сторону Баренцбурга, что вызвало смех у наблюдавших за этой картиной шахтёров, севших уже в вертолёт. Но, по-видимому, Цивка из офиса вызвал снова машину, и она встретила его за пределами вертолётной площадки. Он уехал.

А уже в Лонгиербюене я неожиданно встретил Соколова, кинувшегося ко мне с объятиями. Александр Леонидович только что звонил консулу в Баренцбург и удивлялся, почему не прилетел Цивка, как обещал, для которого Соколов привёз бланки документов, необходимых для комиссии, приехавшей по расследованию смертельного случая. Они договорились, что Цивка прилетит.

Я не стал говорить Соколову, что Цивка был на вертолётной площадке и возвратился в посёлок, так как просто в голове не укладывалась мысль о том, что Цивка мог отказаться от полёта лишь потому, что увидел меня. Но, очевидно, это так и было. Ведь бланки, привезенные Соколовым, ему были нужны.

Между тем, прилетев в Лонгиербюен, в аэропорту я встретился с Алис, которая мне очень обрадовалась и сказала, что хотела бы пригласить к себе и Уле в гости, но не сегодня, а в следующие дни.

УЛЕ И АЛИС

Их фамилия Рейстад. Уле богатый человек. У него даже есть свой участок на Шпицбергене, который им заявлен под добычу чего-то. По-моему, ни у кого другого личных участков нет. У горного инспектора и у меня, как уполномоченного треста, всегда в кабинете висела карта Шпицбергена с указанием границ участков и их владельцев. Большинство участков принадлежат норвежской компании «Стуре Ношке», на втором месте по числу участков идёт трест «Арктикуголь», затем ряд других норвежских компаний, а единоличный обладатель, правда, одного лишь участка, только Уле Рейстад, насколько мне помнится.

То есть, по словам самого Уле, он настоящий капиталист. Я к капитализму и капиталистам по причине своего коммунистического воспитания вообще отношусь плохо. Но это в принципе и совсем не значит, что я могу ненавидеть человека по той простой причине, что он капиталист. Нельзя бездумно подходить к этому вопросу. Ведь и в России были капиталисты, которые являлись прекрасными людьми и любили человечество, делали всё для его прогресса.

Короче говоря, Уле и Алис Рейстад оказались людьми самыми, пожалуй, интеллигентными из тех, кого я встречал в Лонгиербюене. Когда мы впервые познакомились, Уле работал в компании «Стуре Ношке», а Алис в компании норвежских авиалиний в Лонгиербюене. Сейчас она работает там же, а Уле стал частным консультантом в вопросах строительства, строит свою собственную контору и нечто вроде гостиницы.

Подружились мы с ним давно. Помнится, как-то приехав к нам в Баренцбург не в составе делегации, а с какой-то туристической группой, то есть на судне морем, Уле встретил меня в баре и пригласил к стойке, предлагая угостить меня чем-нибудь. Надо признаться, я редко соглашался на угощения, во-первых, по той причине, что обычно бывал занят и не задерживался в баре дольше, чем нужно для разговора с нужным мне человеком, а, во-вторых, предпочитал во время работы не пить вообще, если была такая возможность.

Но в тот момент, о котором я рассказываю, нам с Уле нужно было кое-что обсудить. Он занимался проектированием нового портового причала в Лонгиербюене, что, конечно, важно было и для нас в какой-то степени. Чем-то, я помню, мы могли помочь норвежцам в этом вопросе. Так что встретились мы с Уле на деловой основе, но, как он сказал, улыбаясь сквозь усы и бороду, небольшая рюмочка беседе не помешает.

На вопрос, что буду пить, я тогда остановил свой выбор на ликёре «Амарето», поскольку он и не очень крепок, и, как мне казалось, не должен был оставлять после себя сильного запаха. Не люблю, когда во время работы от кого-то из сотрудников разит спиртным. Думаю, и другим это не нравится, поэтому, после переговоров, завершающихся принятием алкоголя, старался не приближаться к трезвым собеседникам на близкое расстояние или вообще избегать серьёзных бесед. Хотя работа, есть работа. Переговоры с застольями часто бывали в дневное время, после чего мне часто приходилось навёрстывать с отложенными по этой причине делами, оставаясь в кабинете до поздней ночи.

Угостив меня ликёром, Уле после этого всегда, если ему удавалось снова угощать своего русского партнёра, уже просил для меня этот самый ликёр, говоря бармену или барменше:

— Мистеру Бузни, пожалуйста, рюмочку «Амарето». Я знаю, что он его любит.

Но первое время Уле больше дружил не со мной, а с моей помощницей Надеждой Бабюк. Когда у нас ещё была птицеферма, Надя всякий раз, узнав, что я лечу в норвежский посёлок, а она нет, просила меня передать Уле с Алис приготовленный ею десяток яиц и буханку хлеба. Хлеб у нас в столовой Баренцбурга выпекали в те времена замечательный. Его мы часто возили норвежцам в качестве подарка, который им откровенно нравился гораздо больше своего норвежского хлеба. А свежие яйца тоже лучше привезенных с материка в холодильнике. А то ещё Надя любила передавать оладушки или домашние пироги.