Шпицбергенский дневник

Это, между прочим, самые неприятные моменты, но я к ним успел привыкнуть и спокойно ожидал появления просвета. Наконец струи тумана стали реже, и совсем близко появилась земля. Точности пилотирования можно было только поражаться. Буквально через несколько минут мы увидели под собой палатку и машущих нам руками людей. Просьбу Бузы, выраженную официальным письмом, лётчики выполнили без сучка и задоринки.

Следующий день у меня был весьма напряжённым. Прилетело руководство треста, представители российского посольства и МИДа. Не помню, по какому поводу было столь высокое собрание, но все они как раз были у нас в гостинице, когда вдруг здесь же появился полицейский из Лонгиербюена и сказал мне, что в губернаторском домике на Финнесете меня ожидает главный полицейский для допроса.

Обычно в этом домике производились допросы свидетелей в случае несчастных случаев со смертельным исходом на шахте. Расследования по положению производятся норвежской стороной. Как правило, я присутствовал на всех допросах в качестве представителя треста. В данном случае меня самого вызывали на допрос, что показалось мне странным. Но, не смотря на занятость, поехал.

Губернаторский домик на Финнесете небольшой. Но что мне особенно нравится у норвежцев, так это стремление к созданию удобств в любых условиях. Наши, если бы сколотили такой же дом, то вошли бы мы в него, как в деревенскую хату, где кроме лавок да стола посередине, ничего бы не увидели. У норвежцев всё иначе.

Как и везде у входа приходится снимать обувь. Входишь в комнату и славно попадаешь в городскую квартиру. Отделка стен, мягкая мебель, шкаф с книгами, сервант с посудой, телевизор, электрические обогреватели без открытых спиралей — всё, как в нормальном жилом помещении. Вода, туалет — словно в центре города. А ведь домик стоит вне посёлка, рядом с вертолётной площадкой.

Меня приглашают в соседнюю комнату с окнами, выходящими на фьорд.

Я не забываю полюбоваться чудным видом гор. Но меня приглашают за стол, и переводчик переводит вопрос, заданный хорошо мне знакомым полицейским на норвежском языке. Спрашивает мою фамилию и имя для протокола.

Я сразу же нарушаю все их правила, отвечая на английском, что мои данные им хорошо известны, допрашивать меня не за что, потому прошу перейти к сути проблемы.

Тогда меня спросили, летал ли наш вертолёт на восточное побережье и сколько нам заплатили за это. Отвечаю, что почти каждый день бываю в Лонгиербюене и всегда стараюсь заходить в контору губернатора, где меня и можно спросить о том, что мы делаем, а не вызывать специально для допроса. Словом, поговорили, высказывая каждый свою точку зрения на то, имеем ли мы право выполнять коммерческие рейсы. Остановились на том, что я попросил предоставить официальный документ, в котором записан запрет на использование нами вертолётов в коммерческих целях и который бы соответствовал условиям Парижского Договора о Шпицбергене. Только в этом случае я согласен был отвечать на вопросы в качестве допрашиваемого. С тем и разошлись.

Но главное, что меня при этом интересовало, почему так быстро норвежцы отреагировали на этот наш полёт, если даже деньги ещё не были за него уплачены. Ответ появился на следующий день, когда я встретил в Лонгиербюене Бузу и спросил, когда он заплатит за вывоз его туристов.

Робин Бузза ответил, что ему не разрешает платить контора губернатора, поскольку, как ему якобы стало известно, мы не имели прав на осуществление полёта.

Я пытался сначала объяснить Робину, что будучи частным лицом ему не требуется разрешение на оплату выполненной для него работы и напомнил о Парижском Договоре, по которому мы имеем право на коммерческую деятельность, как и другие государства. Но Робин упёрся. Года два мы с ним переговаривались на эту тему. Уже сменился главный полицейский в конторе губернатора, все давно забыли об этом вопросе, но Бузза денег так и не заплатил.

Честно говоря, от англичанина я такое не ожидал.

У меня возникло тогда предположение, что сам Робин придумал всё это разбирательство, чтобы не платить за вертолёт. Но доказать я этого не мог, а поднимать официально шум по поводу неисполнения нашей договорённости я не стал, памятуя хорошую русскую поговорку: овчина выделки не стоит. Не такая уж большая сумма была, чтобы из-за неё копья ломать, да время тратить.

Зато в следующий раз, когда Бузза обратился к нам с просьбой построить ему русскую хату, мы согласились лишь при одном условии, что деньги будут переведены до начала каких-либо работ. Доверием Робин больше у нас не пользовался. Но как путешественника я его по-прежнему уважаю.