Шпоры на кроссовках

— Тебе нужнее, — Колька, поочередно поднимая ноги, натянул кроссовки. И ощутил, что зеркало, которое ищет, где-то близко! Рядом совсем! Он даже огляделся, а Мирослав понял это так, что Колька собирается уходить, и заторопился:

— Тогда прими мою дружбу. Если будет во мне нужда — пришли весть в наши края и я приду. В том клянусь, — и Мирослав перекрестился, — и крест святой на себя кладу… Пошли, проводим тебя с Мирьяной до каторги.

Было уже за полдень. Колька потянулся, стоя на пороге дома, поклонился сидевшим неподалеку старикам, при виде мальчишки почтительно обнажив им головы и уже открыл рот, чтобы сказать Мирославу, что он не плывет никуда, потому что должен найти одну вещь, когда…

— Вот от меня тебе подарок, — сказала Мирьяна. — Когда б не ты — брат сказал так — он бы сгинул, а мне быть проданной на константинопольском рынке. Возьми, не отказывайся. Пусть будет память, поглядишься — и нас вспомнишь.

В руке Мирьяна держала… зеркало. Зеркальце из полированного серебра на короткой витой рукояти. ТО САМОЕ ЗЕРКАЛО.

Эпилог Незваный гость

Было тепло, даже жарко, душно. Что-то мягкое, обширное и легкое обнимало Кольку со всех сторон, отбивая охоту шевелиться Голова легко кружилась, во всем теле было плавное бессилие, как после болезни с температурой. Глаза открывать — лень…

Он, наверное, просто сильно распростыл где-то и свалился с «градусами», а в бреду ему привиделось все — все эти приключения со шпорами и беготней по разным временам. Лежит он дома, и все тут. Колька уже совсем собрался позвать: «Ма-а…» и попросить попить — очень хотелось — когда понял, что не могло быть в его комнаты, да и вообще в квартире таких запахов.

Пахло дымом. И сеном. И еще чем-то — не городским, так он определил для себя. И звуки! Потрескивал еле слышно, но явственно огонь. Ровно и неприятно свистел ветер. Что-то похрустывало.

Колька открыл глаза и сел. Почти тут же все поплыло, он не успел ничего увидеть или понять — пришел в себе только тогда когда почувствовал, как прохладная жидкость с запахом ягод, кисловато-сладкая и приятная, льется в рот. Он начал глотать и услышал женский голос:

— Вскочил, как оглашенный. Разве можно так после болезни? Заново сляжешь, что ты, милый. Давай пей, пей, а потом поешь еще, да опять поспишь — болезнь и отступится…

Мальчишка снова открыл глаза — осторожно и медленно.

Над ним склонялась немолодая, седоватая женщина с добрым и когда красивым лицом, одетая так, как на картинках в книгах и учебниках были показаны русские крестьянки. Потрескивал огонь большой печи. Над широким столом горели несколько лучин, угольки падали в блюдце с водой и тихо шипели. В полутьме различались контуры небольшой низкой комнаты с небогатой обстановкой, только под потолком Колька разглядел ряд голов животных и птиц, смотревших многоцветными, посверкивающими глазами — жутковато и загадочно.

— Где я? — спросил Колька, вновь взглянув в лицо женщине.

— Неужели не помнишь ничего? — тихо спросила она. Колька заглянул ей в глаза… и вспомнил!

Он сдвинул пятки кроссовок на глазах у пораженных черногорцев. И сразу — холод. Стонущий от мороза, заснеженный лес, полный серым вечерним полусветом. Холодно. Очень холодно… Он брел по сугробам, проваливаясь по пояс, не чувствуя веса тела. Кажется, плакал, и слезы схватывало прямо на щеках. Потом он упал и пополз. Уткнулся в корягу, потыкался в нее, свернулся клубочком и понял, что замерзнет насмерть, только было совсем все равно.

Кащей. Да, появился Кащей, но уже ничего не предлагал, а только посмеялся, и смех был страшным, злобным и пренебрежительным. Потом… что было потом?! Он увидел волчью морду, почувствовал, как шею обожгло горячее дыхание и обрадовался этому теплу.

И все.

— Вы нашли меня в лесу?! — спросил Колька.

— Не я, — улыбнулась женщина, ставя берестяную кружку на стол. — Морозко нашел. Вон он, красавец. Покажись, Морозко!

Возле печи в ее отсветах возник огромный лобастый пес с глазами, похожими на жидкий янтарь, широкой грудью и серебристо-снежной шубой. Пес спокойно и внимательно смотрел на Кольку и снова канул в тень за печью.

— А вы кто? — еще спросил Колька.

— Вьюгой зовут, — отозвалась женщина, и Колька понял, что она совсем не старая, просто усталая и озабоченная чем-то. — Как родилась я — вьюга была, прямо, что сейчас. Вот и стала Вьюгой. Ведунья я. В лесу живу. Я да пес.

— А где я вообще? — настаивал Колька.

— Далеко, — тихо ответила женщина. — Ты времен тех не знаешь. А место простое. Будет тут твой город родной стоять. Когда века отвекуют, в тысячи лет сложатся, а те тысячи своим чередом пойдут. Коля-Николай.

— Откуда вы про меня знаете? — напрягся Колька.

— Не бойся. Говорил ты, пока без памяти лежал. Часто говорил, помногу.

— Сколько… — Кольку вдруг охватил страх. — Сколько я у вас лежу?!

— Долго, — покачала головой Вьюга. — Седьмой день пошел.

Колька зажмурил глаза и застонал. Седьмой день — это тринадцатый! И завтра — ЗАВТРА! — свадьба Кащея и Зоринки! Съела болезнь весь резерв, добился своего этот козел в костюмчике — не силой, так при помощи простуды!