Шпоры

— Совершенно верно, — примирительно воскликнул Папа Копо, улыбаясь и потирая руки. — Не кошку, мадемуазель, — волчицу. А у вас есть чувство юмора! Как забавно!

— Да, у меня есть чувство юмора, — согласилась мадемуазель Люпа, возвращаясь к своей кости, — и острые зубы. Пусть грешная рука не грешит слишком близко!

— Вы, мистер Гиппо и мадемуазель Люпа, оба неправы, — произнес голос, как будто исходивший с крыши. — Конечно, в отличие от меня, на которого люди и приходят поглазеть!

Все подняли глаза на надменное лицо Гриффо, человека-жирафа, чья голова покачивалась из стороны в сторону на длинной трубоподобной шее. Это сказал он, хотя глаза его все еще были закрыты.

— Категорически не согласна! — воскликнула мадам Самсон. — Мои маленькие прелести еще ничего не сказали на этот счет! — Она подняла двух удавов боа, в дурмане дремавших на ее коленях, и потрясла ими, будто кнутами, перед гостями свадьбы. — Папа Копо прекрасно знает, что только благодаря этим маленьким волшебникам, Марку Антонию и Клеопатре, на представление так хорошо ходят люди!

Хозяин цирка, которому это было адресовано, насупившись, растерялся. Он почувствовал, что попал в затруднение. С этими уродцами было трудно найти общий язык. Почему он оказался таким дураком, что пришел на свадебный банкет Жака Курбе? Что бы он ни сказал, это будет использовано против него.

Пока Папа Копо колебался, на его круглом красном лице появилась заискивающая улыбка, и длинная замедленная искра вспыхнула в пороховнице. И все благодаря невнимательности мистера Жегонгле, который увлекся разговором и пожелал вставить словцо в свою пользу. Рассеянно жонглируя двумя тяжелыми тарелками и ложкой, он раздраженно произнес:

— Кажется, вы все забыли обо мне!

Едва эти слова вылетели из его рта, как одна из тарелок разбилась о крупный череп мистера Гиппо, и мистер Жегонгле мгновенно опомнился. Даже более чем опомнился. Для гиганта, и так раздраженного до точки кипения выпадами мадемуазель Люпы, новая обида затмила предыдущую и забила жонглера целиком, с головы до пят, под стол.

Мадемуазель Люпа, всегда обладавшая хорошей реакцией — особенно когда ее внимание привлекала сочная куриная ножка, — очевидно, сочла поведение своих соседей за столом далеким от приличного и резко вцепилась острыми зубами в руку, которая наносила удар. Мистер Гиппо, визжа от ярости и боли, как раненый слон, вскочил на ноги, перевернув стол.

Поднялась суматоха. Каждый уродец обернул свои руки, зубы и ноги против других. Поверх криков, визгов, рычания и шипения этой баталии был слышен голос Папы Копо, вопящий о примирении.

— О, дети мои, дети! Нельзя так вести себя! Угомонитесь, молю вас! Мадемуазель Люпа, помните: вы не только волчица, вы еще и дама!

Несомненно, больше всех от этой недостойной ссоры пострадал бы Жак Курбе, если бы не Сент-Эсташ, заслонивший крошечного хозяина и отбивавшийся от всего, что могло ему навредить. Поскольку Гриффо, несчастный человек-жираф, был наименее защищенным, он тут же стал жертвой. Его маленькая круглая голова раскачивалась взад-вперед, будто подвесная груша. Его кусала мадемуазель Люпа, бил мистер Гиппо, пинал мистер Жегонгле, царапала мадам Самсон и чуть не задушили оба дрессированных удава боа, обвившиеся вокруг его шеи, словно висельные петли. Несомненно, он пал бы жертвой этих обстоятельств, если бы не Симон Лафлёр, невеста и полдюжины их друзей-акробатов, которых Папа Копо упросил восстановить мир. Заливаясь смехом, они взяли и разъединили борцов порознь.

Жака Курбе нашли угрюмо сидящим под складками скатерти с разбитой бутылкой вина в руке. Карлик был очень пьян, его ярость нарастала. Когда Симон Лафлёр подошел со своим тихим смешком, Жак Курбе бросил в него бутылку.

— Ах ты мелкая оса! — закричал наездник, хватая карлика за пояс. — Вот он, твой милый муж, Жанна! Убери его, пока он не нанес мне еще какой-нибудь вред. Черт возьми, он просто крови жаждет, когда пьян!

Молодая подошла, ее светлое лицо покрылось румянцем от вина и смеха. Теперь, когда она была замужем за имением, она не старалась скрывать свои подлинные чувства.

— О-ла-ла! — кричала она, хватая несчастного карлика и насильно усаживая себе на плечо. — Какой нрав у маленькой обезьянки! Ладно, мы выбьем это из него!

— Опусти меня! — кричал Жак Курбе в приступе ярости. — Ты пожалеешь об этом, мадам! Опусти меня, говорю!

Но рослая молодая покачала головой.

— Нет-нет, мой малыш! — смеялась она. — Ты не можешь так легко бросить свою жену! О, в медовый месяц я буду носить тебя на руках!

— Опусти меня! — кричал он снова. — Разве ты не видишь, что они смеются надо мной?

— А почему бы им не смеяться, моя маленькая обезьянка? Пусть смеются, если хотят, но я тебя не отпущу. Я так и буду нести тебя до фермы, прямо на плече. Такого еще ни одна жена не делала, а если кто попытается повторить — испытает определенные трудности!

— Но ферма находится довольно далеко отсюда, моя Жанна, — сказал Симон Лафлёр. — Ты сильна, как буйвол, а он всего лишь мартышка. Но я ставлю бутылку бургундского, что ты его не донесешь.