Шпоры

— Идет, Симон! — крикнула молодая, блеснув белоснежными зубами. — Ты проиграешь пари. Клянусь, что смогу пронести мою маленькую обезьянку от одного конца Франции до другого!

Жак Курбе больше не сопротивлялся. Он сидел прямо на широком плече своей новой жены. С пылающего пика слепой страсти он ринулся в бездну холодной ненависти. Его любовь умерла, и из ее праха рождались совершенно неземные злые чувства.

— Пошли! — резко завопила молодая. — Я ухожу. Симон и остальные, идемте, и увидите, как я выигрываю пари.

Всей толпой они вышли из палатки. Полная яркая луна висела в небе, указывая дорогу прямо через луга, точно как пробор в жирных черных волосах Симона Лафлёра. Молодая, все еще державшая крошечного жениха на плече, ступая вперед огромными шагами, разразилась песней. Гости свадьбы плелись за ней следом. Некоторые двигались очень неуверенно. Гриффо, человек-жираф, печально пошатывался на своих длинных тонких ногах. Папа Копо в одиночестве шагал позади всех.

— Что за странный мир! — бормотал он, стоя у входа в палатку и взирая на них круглыми голубыми глазами. — О, с этими ребятами иногда так тяжело… так тяжело.

III

Со дня свадьбы Жанны Мари и Жака Курбе минул год. Цирк Копо снова остановился в Рубе. Уже вторую неделю крестьяне, жившие в милях вокруг, собирались на представление человека-жирафа Гриффо, гиганта Эркюля Гиппо, женщины-волчицы мадемуазель Люпа, мадам Самсон с ее удавами боа и знаменитого жонглера мистера Жегонгле. Каждый из них ощущал личную ответственность за посещаемость цирка.

Симон Лафлёр сидел в своей комнате в «Следе Вепря». На нем не было ничего, кроме красного трико. Его могучий торс, обнаженный до пояса, блестел от масла. Он нежно растирал бицепсы какой-то сильно пахнущей жидкостью.

Внезапно с лестницы послышались тяжелые шаги. Симон Лафлёр поднял взгляд. Угрюмость исчезла с его лица, освободив место сверкающей улыбке, одержавшей столько побед над сердцами акробаток.

— Ах, это Марсель! — сказал он сам себе. — Или, может, Роза-англичанка. Или нет, это маленькая Франческа, правда, она ходит куда тише. Ладно, неважно — кто бы это ни был, я приму ее!

Тяжелые шаги звучали уже из зала, а мгновение спустя остановились за дверью. К нему робко постучали.

Сверкающая улыбка Симона Лафлёра стала шире. «Возможно, нужно поощрить новую поклонницу», — подумал он и сказал вслух:

— Войдите, мадемуазель!

Дверь медленно покачнулась, и посетительница предстала ему. Это была высокая, худощавая женщина, одетая по-крестьянски. Ветер сдул волосы ей на глаза. Она подняла огромную руку, всю в трудовых мозолях, смахнула волосы со лба и внимательно посмотрела на наездника.

— Помнишь меня? — спросила она.

Две складки недоумения появились над римским носом Симона Лафлёра, и он медленно покачал головой. Знававший столько женщин в свое время, сейчас он растерялся. Было ли прилично спрашивать о подобном мужчину, который уже не был мальчиком и успел пожить? Женщины могут значительно меняться даже за короткое время! Сейчас это мешок с костями, но когда-то он вполне мог быть ему желанен.

Parbleu[7], судьба ведь творит чудеса! По взмаху волшебной палочки красивые женщины превращались в свиней, драгоценные камни — в булыжники, шелка и кружева — в пеньковые веревки. Прекрасный юноша, танцевавший сегодня на королевском балу, завтра мог танцевать еще задорнее на висельном дереве. Смысл в том, чтобы жить и умереть с набитым пузом. Можно ли понять такую жизнь?

— Ты не помнишь меня? — снова спросила она.

Симон Лафлёр снова покачал головой с прилизанными черными волосами.

— У меня плохая память на лица, мадам, — вежливо произнес он. — Моя беда в том, что вокруг так много красивых лиц.

— Ах, но ты должен помнить, Симон! — со всхлипом воскликнула женщина. — Мы были так близки, ты и я. Ты не помнишь Жанну Мари?

— Жанна Мари! — вскричал наездник. — Жанна Мари, вышедшая замуж за мартышку при имении? Вот это да! Мадам, так вы…

Он замолчал и уставился на нее с открытым ртом. Пронизывающий взгляд его черных глаз опускался вниз от пучков влажных, растрепанных волос, задержавшись на ее худощавом лице, и, наконец, остановился на толстых сапогах из воловьей кожи, покрытых слоями деревенской грязи.

— Быть этого не может! — наконец проговорил он.

— Но я в самом деле Жанна Мари, — ответила женщина, — или то, что от нее осталось. Ах, Симон, какую жизнь он мне устроил! Я жила как вьючное животное! Не осталось такого стыда, которого он не заставил бы меня перенести!

— О ком ты говоришь? — спросил Симон Лафлёр. — Ты же не о своем карманном муже — карлике Жаке Курбе?

— Ох, о нем, Симон! Увы, он сломал меня!

— Тот человек-щепка?! — наездник воскликнул с тихим смешком. — Как? Это невозможно! Как ты однажды сказала, Жанна, ты могла бы расколоть его череп пальцами, как гикори!