Шри Ауробиндо. О себе

«Лисидас» – одна из самых прекрасных поэм всех времен и литератур и самая совершенная среди поэм той же длины, и ее вполне можно охарактеризовать эпитетом «изысканная», а, по-видимому, эстетические вкусы вашего друга откликаются именно на изысканное. Придирчивый читатель мог бы и тут найти недостатки, такие как псевдо-пасторальный фон, чрезмерное вторжение Святого Петра, противоречие между фоном и теологической пуританской полемикой, а также несовместимый с ним образ голодных овец с его псевдопасторальным или теологическим определениями овцы, который для тех читателей, кто не знаком с христианским чувством и традиционной христианской системой образов, вполне может показаться даже нелепым или, по меньшей мере, странным; однако всё это были бы избыточные придирки, так как все недостатки здесь тонут в красоте поэтического стиля. Я готов признать очевидные промахи в «Потерянном рае»: небеса у Мильтона действительно неубедительны, так что их можно назвать гротескными, как и битва там в пороховом дыму, а его Бог и ангелы – фигуры слабые и неубедительные, даже Адам и Ева, прародители наши, описаны слабо и только в общих чертах; конец повествования значительно уступает великолепию первых четырех книг, зато эти первые четыре книги навсегда останутся среди великих творений мировой литературы. Если бы вершиной творчества Мильтона был бы «Лисидас», прекрасный и совершенный, и его лирика и сонеты, то и тогда Мильтон был бы великим поэтом, хотя и не вошел бы в десятку величайших; в их ряд его ставит именно «Потерянный рай». Недостатки и даже провальные места есть едва ли не в каждом эпическом сочинении – за исключением «Одиссеи» и, наверное, «Божественной комедии», но, несмотря на это, они остаются великими. То же относится и к «Потерянному раю». Красота языка и стиха, равноценные до самого конца, придают поэме грандиозность. Нужно на время чтения принять сухую пуританскую теологию Мильтона, его слишком очеловеченное изображение небесных сфер и их обитателей, и тогда можно ощутить в полной мере величие этой поэмы. Но дело в том, что на эстетический вкус Х. одного этого величия мало; для него, похоже, атмосфера красоты грандиозной и возвышенной менее уютна, чем атмосфера красоты менее возвышенной, но тем не менее совершенной. Это то же различие, что и между волшебным очарованием поросших лесом холмов и гордым величием одинокого пика, вознесшегося в бескрайние пламенеющие небеса; чтобы признать величие, нужно найти там струны более тонкие и изысканные, как у Томпсона в «Царстве Божьем». Возвращаясь к нашей теме: его рассуждения о поэме дают основания предположить, что есть лишь одна причина его полного восторга по поводу мистических стихов и совершенно противоположного отношения к «Савитри». Сам по себе тот уровень, на который нацелена «Савитри», то величие, какое вы ей приписываете, вызывают в нем не восторг, а настороженность и подозрительность, которые быстро оборачиваются недооценкой или недостаточно высокой оценкой всего самого лучшего в поэме, а также критикой и осуждением остального.