Штамба

— Впрочем, парень он вроде неплохой…

Галка смотрела на нее черными строгими, немного одичавшими от шампанского и веселья глазами. Но Светка, виновато улыбнувшись ей, пожала плечами и ничего не ответила.

— Нормально, — пожав плечами, произнес Волков. А сам с усмешкой подумал: «Начинил ты мне машину, голубчик. Один осколок — и фейерверк на всю Европу».

Толич секунду глядел на него. Потом сказал:

* * *

Бабушка, бабушка… Ах, эта бабушка.

Ольга глядела на нее, не вставая с места, только руку убрала и вдруг, сама не зная почему, сказала:

— Пройдет… А вообще ты молодец. У тебя есть хватка. — Он помолчал, покачиваясь с пяток на носки и глядя на Ольгу с высоты своего небольшого роста покрасневшими, чуть навыкате глазами. — Знаешь, что с тобой произошло сегодня? Ты лежи, я скажу. Ты влезла в окно. Да, в хирургию ты влезла в окно. Все входят через дверь. А мы с тобой — через окно. Вон Володя, который мне ассистировал нынче, — на пятом курсе. Он уже делал и аппендэктомию, сам причем. Да еще какую — почти три часа. Флегмонозный аппендицит. И мне помогает, и после «госов» его возьмут в хирургическое отделение. Я работал фтизиатром — пилюли, горчичники, диета, паск… Десять лет работал. Целый диспансер вел. Рая — операционная наша — училась. Так и училась на курсах операционных сестер. Тебе тоже надо учиться. Но это уже потом. Ты влезла в окно. Как и я.

А Барышев подумал, что действительно Чаркесс прав — главное, впереди машина. Та самая, которую он видел зачехленной и с часовым возле нее, год назад.

Грохнул хохот.

— Странно, нас не было, а здесь все продолжалось.

Потом уже Кулик узнал, люди здесь никогда не собирались все вместе. Можно пару лет гонять по трассе и не встретить человека, чей автомобиль по гаражному номеру следующий за твоим.

— Завтра, если успеешь до выезда в рейс, аванс выпишу. Нет — найдем. Только одно, парень. Ты прости меня, — сказал Гнибеда, — «Колхиду» твою разбил человек, который в рейсе закладывал. Он ее разбил два раза. Здесь семь перевалов, а если рейс в Находку — восемь. Туда — лес. Оттуда — трубы.

Волков понимал, что вызван сюда на какое-то важное совещание, только недоумевал, почему никого еще нет — ни в здании, ни в зале. И за окнами, на бетоне этого аэродрома, нет ни души.

— Я заправился.

— Говорят, газета убивает запах? Это правда?

Следующую ночь они провели у мамы. Но и здесь теперь он не находил покоя. Тревога жила в нем. Он видел, что и Светлана мучается — разрывается ее душа между ним и тещей. Но ничего иного предложить ей он не мог.

Ольга не сказала отцу, что сама едет в командировку и, наверное, надолго. Что они едут целой бригадой. Отбирать больных для будущего торакального центра. Отец хотел отвезти ее, но она отказалась, сославшись на дела в городе.

Уже потом, когда из вышестоящего штаба прибыл переводчик, Волков узнал подробности об американском летчике. Он оказался командиром эскадрильи. У них были такие многочисленные эскадрильи в конце войны, летали они скопом, и в храбрости отказать им Волков не мог. Да и действительно, надо было обладать немалым мужеством, чтобы сопровождать в глубокие рейды тяжелую авиацию.

Волков сам испытывал тогда необыкновенный восторг от сознания собственной мощи — через всю войну он шел к этому бою. Так, видимо, бывает. И тогда, и сейчас, вспоминая все это, он считал, что это и есть его главное сражение. Десятки бронированных машин на крепких крыльях, с угловатыми кабинами, тускло посверкивающих плексом в неярких лучах солнца, словно задернутого мглой пыли и гари, подымающейся, наконец, и над немецкой землей. Над самым ее сумрачным сердцем.

— А как же?.. — начала было Мария Сергеевна и, решив, что спрашивает совсем ненужное, покраснела и замолчала.

Нелька обняла ее за плечи и засмеялась.

Но в кафе, многолюдном и шумном, куда они зашли, неся на лицах запах снега и холода, Ольга притихла.

Она провела здесь целый день, только однажды выйдя, чтобы позвонить маме из автомата на углу. Ее поили чаем с вишневым вареньем, угощали ватрушками. И как-то неожиданно для себя Светлана рассказала бабушке обо всем: о Барышеве, о том, что Декабрев и Барышев — одно, один мир. Рассказала даже и о том, как решилась, как ехала сюда. И ей было легко говорить здесь все, что легло на душу, не пытаясь что-то замолчать, не дипломатничая. И бабушка глядела на нее мудрыми, добрыми глазами, которые видели все на свете и все понимали. Только об одном она не могла сказать — о том, что до ощущения горя жалела она, что прошло ее детство без этого дома, что теперь уже не вернешь ничего — время миновало, что уже не соберешь в кучу всех самых нужных сердцу и уму людей под одной этой крышей.

Временами Нелька не могла думать об Ольге — страшил труд, который виделся впереди. Теперь сам процесс труда уже не казался забавой или беспечной радостью. Душа, тело, руки — все стремилось отодвинуть этот изнурительный труд. А ум приближал его. И возникало такое мгновение, когда становиться к холсту нужно было немедленно, сейчас. Через час уже было бы поздно.