Штамба [авторская]

— Вот что, голуби, — грубовато сказал он. — До рассвета нужно оторваться... Думайте...

Мишка Лучкин завалился на койку с «Четвертым позвонком» в руках, Феликс шуршал картами в штурманской и не показывался.

— Что делать, Славка? — после небольшого молчания грустно отозвался Кузьмин. — Что тут сделаешь теперь? Это я, старый дурак, виноват...

Все-таки трал вывели, и он размашисто закачался над палубой.

Тогда Семену очень хотелось зайти: в общежитии, кроме пачки писем от матери и угрюмого соседа по комнате, никого не было. Но «Коршун» был в рейсе четыре месяца. Феликса очень ждали...

— Костя, кончай авралить. Скажи, что? — Они говорили, сдвинув головы, надрывая горло. Но Меньшенький так и не сказал Семену больше ни слова. Тогда Семен полез наверх. Сначала, прячась от ветра за лебедкой, он оглядел палубу и ничего особенного не заметил — раскрытые трюмы, приготовленный к работе трал... Как всегда. Серый день придавил море. Оно тоже было серым и лениво перекатывало зыбь. Кое-где покачивались обломки льдин. Перешагивая через снасти, Семен обошел палубу. Под ногами хрустели осколки льда. Поднялся на ботдек. Слева по борту смутно маячил берег. Мгла исказила его очертания. Они сделались расплывчатыми, словно размытые. Но над кромкой берега темнели две похожие друг на друга скалы... «Странные горы, — подумал Семен. — На Кировской таких нет... Постой... Да ведь это же «Дед» и «Баба»!»

— Хорошо, — сказал человек наверху. И его голос скатился, как горошина.

— Ни черта ты не понимаешь, второй... Ни черта! — Меньшенький упрямо искал взгляд Семена. — Т-ты ребятам не веришь. Я знаю... Мыши... Т-точно... Думаешь, молчать будем? Ерунда! Наш дом здесь. Дом. Ты можешь п-позво-лить, чтоб твой дом п-поганили?

Ночь не принесла удачи.

— На четырехстах оборотах оторвемся за два часа. А там пусть светает... Я разрешаю добавить... Снимай пломбу.

У Меньшенького даже уши побледнели. Он задохнулся:

— Бодливой корове бог рог не дал...

— А денежки получать вас учили?

— Слушай, ты! — глухо донеслось снизу. — Сейчас ход дадут — зальет все. Дверь закрой!

— Ты один в каюте был?

— Пошли, у меня тоже есть немного...

— А ты их знаешь?

2

Она остановилась только к вечеру, когда немного приутихло волнение.

Ризнич вынул пробку из переговорной трубы, вызвал машинное отделение. Он не стал ждать, когда снизу отзовется механик, а отрывисто бросил:

Ледовая обстановка не разрядилась. Ризнич радировал в Управление, прося разрешения спуститься южнее. Ответа на радиограмму он не получил.

Тогда он впервые услышал о пеленге 307.

— Нет, надо... — сказал Семен и побрел к переговорному устройству. По дороге он дважды останавливался перевести дыхание.

— Ты б-был наверху?

— Ясно, — сказал электрик, — и выходить не надо. Прихватили нас, шухеру не оберешься... Рыбонадзор?

— Та який комар вас покусав? Кожин дэнь, поки черти на кулачках не бьются, куховаришь-куховаришь... А воны жують продукт, як бугаи ту жвачку!

— Ни, старпом. Коли устануть — менэ самого слопать готовы...

Можно было идти отдыхать: тело истосковалось по сухому и теплому. Однако смутное беспокойство, появившееся еще вчера, не покидало его. Феликс и раньше беспокоился — это было обычное состояние, когда не приходила удача. Он испытывал такое чувство, будто забыл сделать что-то очень важное, неотложное. Припоминая, что именно, он остановился у трапа. Потом поднялся на мостик. Там были рулевой и вахтенный штурман Лучкин.

У лебедки сидел Кузьмин. Он тоже курил, пряча папиросу в широкой ладони от ветра и брызг. Семен присел рядом.

— Капитан просит добавить! — прокричал он.

— Машина, максимальные обороты.

Семен пытался вытереть воду. Он принес ветоши столько, сколько могли взять руки, и, опустившись перед лужей на колени, принялся вытирать воду. Все время ему приходилось отползать — на сантиметр, на два. И наконец Семен коснулся спиной ухающего двигателя.

— Говорили — не пяль зенки, мало того что там вымокли, теперь и здесь по лужам шлепать из-за тебя!

— Моя...

— Убрали... За борт...

Когда темнота подступила вплотную к бортам, Ризнич сухо бросил вахтенному штурману Мишке Лучкину:

— На румбе? — резко спросил капитан.

«Коршун» выплясывал на волне. Размахиваясь, мачта чуть ли не рвала низкие облака. На судне стояла тишина. Лишь однажды у трюма № 2 кто-то высоким ломающимся голосом, в котором слились удаль и горечь, произнес:

— Я — бандит? Ах ты, салага! Да за это...

— Старпом! Да вставай же, черт тебя возьми! Вставай, ну! — Феликс открыл глаза, но, как только Мишка отпустил его, уснул опять. — Старпом! — громко повторил Мишка, нагибаясь над самым ухом спящего. Потом схватил его сильными руками за плечи и приподнял. — Давай на мостик, слышишь! На мостик давай скорей!

— Не стоит, тебя ждут.

— Зачем? — не понял Феликс.

Милях в сорока от мыса Сигнальный «Коршун» разминулся с приземистым широкозадым танкером. Танкер развернулся и заботливо пошел за ними следом в двух кабельтовых. Шлюпки на нем были расчехлены, и около каждой чернели неподвижные человеческие фигуры.