Штамба [авторская]

Голова Мелеши исчезла. И там, где она была, появились ноги в носках. Выждав, когда «Коршун» выпрямится, он ловко спрыгнул вниз. Нашел свои сапоги, обулся. Потом, цепляясь руками за стойки и плечи сидящих, перебрался через кубрик, из вороха одежды выволок свою мокрую телогрейку, натянул ее и остервенело нахлобучил зюйдвестку...

Семен натянул одеяло до бровей. Не бодрствуя и не засыпая, он временами проваливался в расслабляющую теплоту дремоты. Ему то снился вчерашний разговор с Феликсом, будто Феликс опять стоял посредине каюты, упершись руками в бока, и беззвучно смеялся, закидывая голову; то казалось, что он пробирается по дну, разрывая скользкие водоросли руками. Сверху просвечивало солнце. Оно зайчиками качалось на саблевидных листьях морской капусты. И какие усилия ни делал Семен, чтобы попасть в лучи солнца, они отодвигались от него. Плоские рыбины выпархивали из-под ног, как воробьи.

Отведенный «Коршуну» причал безлюден. Встречать его вышел только один продрогший диспетчер. Он сразу направился к капитану и пробыл там около часа. Туда же немного погодя вызвали стармеха. «Коршун», сдав камбалу, должен был встать в док. К вечеру он своим ходом ушел на верфь.

— Может, — отрезал Мелеша. — Идем, Славка. — В дверях Мелеша оглянулся. — Такую рыбу собака жрать не станет — подохнет.

— Старпом, предоставьте мне решать правовые вопросы. Победителей не судят.

— Приказано к ночи выйти на траверз Большерецка... Волна по корме... Сбивает...

Кибриков заметил с ненавистью:

Они, не договариваясь, разделили обязанности. Помпы питались динамо второго номера. И от него теперь зависело все. Семен не отходил от него ни на секунду. Никогда еще его слух не был так чуток, как теперь. Он прислушивался к стосильному дизелю, как к собственному телу, и при малейших перебоях его сердце больно сжималось, лицо покрывалось потом, и мгновенно пересыхал рот.

— Лево...о...борту...огни!.. — Он кричал что-то еще, но ничего нельзя было разобрать. Невысокий человек, стоявший у трюма, пересек полосу света, держась за леер, протянутый поперек палубы. Тускло блеснула кожа реглана и козырек мокрой фуражки. На секунду человек остановился возле тралмастера и исчез в кормовой надстройке.

Бредя по воде, они добрались до трапа и сели на железные ступеньки. Меньшенький взобрался выше, и на шею Семена с его сапог и штанов стекала грязная вода. Семен достал из нагрудного кармана две припрятанные папироски. Нашлись спички. Правда, они подмокли, но одна, нерешительно подымив, зажглась...

С беспощадностью он подумал сейчас, что с самого начала вел себя не так, как следовало бы, искал какое-то оправдание тому, что происходило на «Коршуне» с того дня, когда на нем появился Ризнич. И вот все то, чего он опасался, случилось. Тревоги больше нет. Есть лишь ощущение нечистоты, словно он месяца два не был в бане, не менял белья и не чистил зубы.

Однажды он подумал: «Ради чего? Во имя чего надо лезть в эту проклятую воду? Мы же воры. Все до одного воры...»

— С-сенька, я имею в заначке сумму. Пошли в «Восток»?

— Будь здоров, старина...

Зябко пряча подбородок в воротник канадки, став от этого меньше ростом, он протиснулся в рубку. Кроме рулевого, Мишки и капитана, здесь был еще кто-то. Феликс не обратил внимания. Он подошел к Мишке и встал у него за спиной.

Эхолот сухо защелкал...

Не будь Ризнича на мостике, Мишка улучил бы минуту, чтобы в один мах слететь вниз по трапу и разбудить Феликса. Но пока здесь капитан — властный, замкнутый, реагирующий на каждое движение в рубке, он ничего не мог предпринять. Ничего. Подстегиваемый капитанскими окриками, Мишка до того расстроился и растерялся, что командовал невпопад, ошибался. Он чуть не упустил момент, когда надо было выбирать трал. Встречная волна и ветер раньше, чем он предполагал, погасили инерцию траулера, нос увалился под ветер, и судно стало наносить бортом на сетевой мешок.

— Я думал — не меньше восьми. Везде твои сапоги. Даже на рундуке. Скоро и на стол класть будешь.

— Это не имеет значения, старик: ждут одного — придут двое. Только и делов...

— Как же это, третий?

— Надо стопорить, — сказал Семен.

— Вали, вали... Мать твою! Вали... может, послушают.

— Ты чего притих? — спросил Феликс, принимая от кока миску с гречневой кашей.

— Не разрешаю. С докладами, Федоров, поздно...

В девять часов утра капитан приказал принявшему вахту Лучкину дать курс с расчетом, чтобы в течение дня выйти на траверз Усть-Большерецка.

— Ты куда сейчас? — перебил его думы Меньшенький. Они уже миновали проходную.

— И мы тоже...

Оба они ни на минуту не могли забыть о том, что дверь в машинное отделение задраена. Она словно отрезала их от всего мира. И казалось, надо очень долго идти, подниматься по бесконечным железным ступенькам, кое-как освещавшимся редкими плафонами, чтобы уйти от этого кошмара и выбраться на чистый дневной свет.

Глухо гудел наполнявшийся людьми зал. Коньяк пахнул жженой пробкой. Семен пил большими глотками, но голова оставалась ясной, только тяжелели руки.

Кибриков побледнел. С трясущимися губами он всем телом подался к Мелеше: