Штамба

Это произошло в шесть часов утра. Удар был сильным. «Коршун» на мгновенье остановился. Семен больно ударился плечом о ребро распределительного щита. Отвертка, которую, сам не зная почему, он не выпускал из рук, отлетела к борту. Потирая ушибленное место, Семен пошел искать ее. Он шарил по пайолам[4]. Пальцы наткнулись на что-то холодное. Семен поднес руку к глазам. Она была мокрой. «Флянцы труб охлажденья разошлись», — подумал он. Но трубы сверху оказались сухими. Маленький ручеек потянулся к ногам. Семен попятился. Ручеек зримо превращался в лужу. Лужа расползалась все шире и шире. Семен отступил еще. Во рту пересохло. Он пятился и не сводил глаз с воды на полу. «Вода... Откуда вода?» Он бросился к трапу и взлетел чуть не до выхода. Вниз страшно было смотреть. Но вода прибывала медленно, и Семен осторожно, точно боясь оступиться, ступенька за ступенькой спустился вниз. Как заколдованный он стоял перед лужей и не мог оторвать от нее глаз...

— Ты б-был наверху?

— Б-будь моя воля...

— Доигрались, — тоскливо сказал Семену Кузьмин, обдирая сосульки с усов. — Рыбонадзор прет. — И хрипло скомандовал: — Давай, давай, ребята! Немного осталось...

— До сих пор под ногами камбала хрустит... Г-гады. — Он мотал головой и оттягивал воротник рубашки, душившей его. — Вон ребята с «Борца» сидят, им не легче было, но они не п-пошли. А мы п-пошли. Почему? План? Это липа... П-пеленг триста семь... С-скоты. Я этот пеленг с пеленок знал... Съезда ждем... Он п-пропишет за такие штуки... Почему мы пошли?

— С мотористом...

Ночь не принесла удачи.

— Ладно, — сказал Семен. — Пора идти.

Куток развязали.

Самое тягостное заключалось в том, что они не знали, где и как поврежден траулер. И действительно ли у него хватит сил добраться до Петропавловска, как говорил Ризнич, или внезапно хлынет широким потоком темная ледяная вода и зальет все. Замрут дизеля, а они — Меньшенький и Семен — не успеют даже выбраться на палубу.

Траулер валяло с борта на борт...

— Будь моя воля, — пожал плечами Меньшенький, — я убрал бы ход до малого, п-подождал их и п-попросил бы извинения. Вы ч-что, не видите — этот рейс развратил людей. П-понимаете, развратил! Нас не для этого учили.

— С-сенька, д-думай обо мне что хочешь, н-но Феликса и Мишку ты н-не знаешь.

Семен поплелся в свою каюту. Он чувствовал, что все становится ему омерзительным: тусклый свет и задраенные железные крышки иллюминаторов, смятая постель, окурки на полу и промозглая сырость каюты, и эти проклятые сапоги, которые ползают по всей каюте от переборки к переборке. Семен изо всей силы пнул их ногой. Они с грохотом влетели под стол.

Семену особенно помнилось одно возвращение из рейса — два года назад. Шторм трое суток трепал их у самого входа в бухту. В Петропавловске было тихо и падал снег. Стармех Борис Иваныч Соин, Семен (тогда еще третий механик), Меньшенький — моторист, Феликс — второй штурман, тралмастер Кузьмин и боцман Мишка Лучкин шли по самой середине шоссе. Они не сели в автобус, потому, что Мишка жил не очень далеко от порта и потому что давно не ходили пешком. Встречные оглядывались на них. Вот Костя поднял над головой руку, затянутую в перчатку: «До свиданья, мальчики!» — и исчез в снежной пелене. Где-то рядом был его дом. И он уже принадлежал дому. Но принадлежал и этим молча шагающим по мостовой парням, а они принадлежали ему. Так было всегда. Вот уходит Мишка... Борис Иваныч... Кузьмин. Потом остаются только двое — Семен и Феликс. Знакомый поворот... Феликсу пора.

Поздно. Второй час «Коршун» уходил полным ходом.

Семен натянул одеяло до бровей. Не бодрствуя и не засыпая, он временами проваливался в расслабляющую теплоту дремоты. Ему то снился вчерашний разговор с Феликсом, будто Феликс опять стоял посредине каюты, упершись руками в бока, и беззвучно смеялся, закидывая голову; то казалось, что он пробирается по дну, разрывая скользкие водоросли руками. Сверху просвечивало солнце. Оно зайчиками качалось на саблевидных листьях морской капусты. И какие усилия ни делал Семен, чтобы попасть в лучи солнца, они отодвигались от него. Плоские рыбины выпархивали из-под ног, как воробьи.

Мишка увидел, как внизу мелькнул капитанский реглан.

Теперь он был согласен на меньшее. Он хотел только одного: уйти, чтобы с сейнера не могли прочесть название судна. Только бы уйти, тогда все еще можно будет поправить.

— Почему?

Капитан стоял посреди каюты, расставив аккуратные маленькие ноги. Он был гладко выбрит. На форменной куртке с галунами, на узких не по-флотски брюках не было ни пушинки, точно Ризнич собрался на бал. Его светлые глаза холодно скользили поверх сидящих. В руках, заложенных за спину, капитан мял перчатки. Он сказал, что ремонт предстоит не очень сложный, но начнут его только через неделю. Пусть старший механик и старпом составят на это время график береговых вахт.