Штамба

Пронзительно засигналил автобус, созывая пассажиров. И хотя оба ждали этого, они вздрогнули и растерянно взглянули друг на друга. Феликс переступил в луже с ноги на ногу.

В дверях Ризнич обернулся. Он не очень-то верил тому, что Семен заболел. Капитан искал его глаза, но Семен не смотрел на него.

— Я пошел, Феликс?..

Он постоял, обводя глазами каюту, потом вынул из рундука чемодан, положил его на койку и стал складывать вещи. За этим занятием его и застал Мишка Лучкин. Распахивая дверь, он с недоумением сказал:

Газеты приносят без пятнадцати двенадцать. Соседи приходят обедать к двенадцати. Газета торчит в ручке двери — у них нет почтового ящика. Ровно в двенадцать газету возьмут.

— Пойдем пешком, Костя.

— Выбирайтесь, капитан, — устало сказал Семен и грузно опустился на стул.

Он испуганно глянул на Семена сбоку.

— Чего он авралит?

Заводские поплелись к капитану. Когда они ушли, Меньшенький спустился с трапа. В руках у него был здоровенный ключ. Он пододвинулся к стармеху почти вплотную и чуть не задел его живот.

Их было четверо. На подоконнике в плаще и в кожаных перчатках сидел Феликс. Его фуражка с коротким козырьком лежала тут же. На кровати Федосова полулежали Меньшенький и Кузьмин. Свои телогрейки они сложили на табуретку.

— Ты что, не понимаешь, чем это пахнет? — совсем недружелюбно спросил Феликс.

Бас не выдерживает и разражается на всю бухту:

— Вы здесь ходите в любимчиках, в этой дыре? — не отвечая на приглашение, сказал Ризнич. — Всю жизнь терпеть не мог любимчиков. — Он опять брезгливо усмехнулся. Усмехался только его маленький жесткий рот, а глаза по-прежнему смотрели мертво, не мигая. — Я пил «Кубанскую», — добавил он. — Коньяку в карточке нет.

Ругнувшись, стармех полез наверх. Моторист поерзал с минуту и тоже пошел за ним.

Прохожие были редки. Шли они главным образом из порта. Только один раз его нагнал парень в телогрейке, с чемоданчиком в руке. Луны видно не было — она маячила за мглой, выстелившей петропавловское небо. Но подтаявшие, осевшие сугробы, окна и обледенелые крыши домов, провода и даже телеграфные столбы с погашенными лампочками — в каждой лампочке жила маленькая луна — были напоены ее светом. И на лицо парня падала глубокая тень от низко надвинутой фуражки. Резким спросонья голосом он попросил прикурить и поинтересовался, который час. Семен отогнул рукав плаща и нагнулся, чтобы разглядеть стрелки. Было пять минут второго.

«Стремительный» молчит.

— Второму механику Баркову — немедленно в машину!

— За то, что мы снова вместе, — сказал он и выпил первым.

2

— Опаздываю... — пробормотал парень, затянулся и торопливо зашагал вперед. Он, очевидно, торопился на судно. Долго слышалось, как цокают по асфальту ослабевшие подковки на каблуках его сапог.

— Помню...

Под высоким бортом «Генерала Багратиона», домовито дымившего всеми трубами, густел молодой лесок мачт. Тральщики жались друг к другу, уступая место вновь прибывшим. Трюмы были раскрыты для проветривания, и стоило лишь потянуть ветру с моря, как по улицам расползался какой-то плотный и физически осязаемый запах рыбы, мокрых снастей и угольной гари.

И вдруг Семен отчетливо понял, что никакая сила не заставит его сейчас перешагнуть через этот порог.

Не настолько велик Петропавловск, чтобы человек мог в нем затеряться. Семен не прятался. Он просто ждал. А когда ожидание сделалось невыносимым, опять пошел в «Вулкан» за столик, что стоит справа у стены рядом с оркестром...

— Не понимаю тебя, механик. Надо говорить прямо.

Издали Семен заметил будку телефона-автомата. В ней горел свет. Он вошел, плотно прикрыл за собой железную с выбитыми стеклами дверь и опустил в аппарат теплую монету. Не отвечали долго. Но вот в трубке сухо щелкнуло.

Путина заканчивалась. Те, кто еще оставались в море, добирали поредевшую вялую камбалу.

На рассвете «Коршун» ушел в рейс.

— Надо, — отозвался Табаков.

Семен не спеша стал выбираться наверх. В открытую дверь полуюта медленно плыли береговые огни. Духота и грохот дизеля остались внизу. Семен глубоко вдохнул морозный ночной воздух. Он немного постоял, привыкая к тишине, и медленно пошел вдоль борта. Падал крупный снег. Он был таким слабым, что, еще не коснувшись потного лица и горячих, оголенных по локоть рук, таял и капельками оседал на ресницах, застревал в бровях, ложился на губы.

Семен отрицательно покачал головой.

«Коршун» вернулся, мягко стукнулся бортом о «Фризу». По палубе застучали матросские сапоги.

— Привет, старина, — сказал Феликс, соскакивая с подоконника. Он шел к Семену, снимая перчатки.

— Конечно, прав, — ответил доктор. — Возможно, я навещу вас...

— Будем из одной, — объявил он и поднял кружку. — Старина, — обратился он к Семену, — мы неплохо тралили...

— Так, — сухо подытожил Ризнич. — Старший помощник, идем в порт. Распорядитесь.

— Старина, — сказал Феликс, — ты должен вернуться. Делай что хочешь, но ты должен вернуться.