Штиллер

— Ну-с, — говорю я Кнобелю, своему надзирателю и слушателю, и наконец-то откусываю кончик воскресной сигары, — как вам нравится эта история?

Кнобель смотрит на меня.

— Есть у вас спички? — спрашиваю я.

Даже этого он не слышит.

— Не знаю, — говорю я после первых затяжек, — кто первым из друзей начал смертный бой, — вероятно, более честный, во всяком случае, только один из них выбрался из пещер, надо думать, более сильный. Его имя известно, оно даже написано бронзовыми буквами на мраморной доске: «Jim White»[16]. В брошюрах, которые теперь продают туристам, более подробно — «James Larkin (Jim) White, a young cowboy who made his first trip in 1901.»[17]

А друг его упомянут только как спутник Уайта. И сказано о нем просто: «а Mexican boy»[18]. Его имя, так сказать, пропало без вести, и я полагаю, что этот малый уже никогда не даст знать о себе.

По-моему, Кнобель немного смущен.

— Так это вы — Джим Уайт? — спрашивает он.

— Нет, — смеюсь я. — Чего нет, того нет! Но пережил я в точности то же самое, в точности.

По-моему, Кнобель немного разочарован.

Вторично отпущен под залог для встречи с Юликой.

Первое пронзительное ощущение: не она! Эта женщина не имеет никакого отношения к скучной истории, записанной мною в эти последние дни. Вообще ничего общего! Две разные Юлики. И рассказал я вовсе не ее историю! — и так далее…

— Милый, — спрашивает она, — что с тобой? Почему ты все время так смотришь на меня?

Сегодня она ведет себя непринужденнее, чем я. Приходит в восторг, когда я предлагаю покататься на парусной лодке. Рука об руку идем мы к пристани. Я не знаю, о чем говорить, рад, что могу заняться парусами, рулем, в то время как фрау Юлика Штиллер-Чуди — сегодня она в бананово-желтом платье — с некоторой опаской прыгает в лодку, с некоторой тревогой оглядывается: куда бы положить белую сумку и парижскую воздушную шляпку, не запачкав их, садится на скамеечку, в блаженной праздности опираясь о борта широко раскинутыми руками. От нее требуется лишь одно — переходить на другую скамеечку, когда я меняю курс. Потом она снова предается праздности, позволяя ветру играть ее пламенеющими волосами. Здесь она совсем другая! Сегодня, на озере, — холмистые, густо застроенные берега теряются в осенней дымке, так что возникает иллюзия дали, простора, — мы, собственно, в первый раз вдвоем. Сознает ли она это? Во всяком случае, здесь не надо считаться с тем, что в любую минуту может появиться Кнобель с пепельницей.

…Задним числом (я снова в камере) безуспешно пытаюсь увидеть ее смеющееся лицо, помню только, что всякий раз, когда она смеялась, я хотел схватить его обеими руками, это лицо, словно дар небес, — хотя дар небес, конечно, руками не схватишь, в него можно только верить, — и всякий раз чувствовал: в ее смехе может расплавиться все на свете! У Юлики, вероятно, было такое же чувство. Не помню, в какой связи она сказала:

— Когда я одна и вспоминаю все, что было, хуже всего, что я не могу смеяться, а уж если смеюсь, то злым, горьким смехом; а потом, вспоминая о том же самом, плачу…

Ветер стихает, и мы, не долго думая, раздеваемся, ныряем в зеленую, прохладную воду, пестрящую солнечными бликами, плаваем вокруг лодки — она качается без руля и ветрил, — бьем ногами по воде, как дети. Потом в лодке вода стекает с нас ручьями, кожа покрыта пупырышками, мы греемся на ласковом солнце, и Юлика говорит:

— Ты худее, чем…

Чем кто? В угоду нашей идиллии не отношу ее замечания к без вести пропавшему Штиллеру, скорее к парижскому господину, о котором она все еще умалчивает, смешно, но к нему я ревную ее меньше, чем к Штиллеру. Вокруг шныряют пароходики, хочешь — не хочешь, надо одеваться, еще не просохнув. Ветер меняется, и на обратном пути я все время иду против ветра, так что едва не опаздываю в тюрьму. Юлика довозит меня на такси… Еще теперь (вечером, на койке) вижу жемчужные капли на ее руках, на алебастрово-бледном лбу и античные завитки мокрых волос на затылке.

P. S. Юлика едет на несколько дней в Париж по делам своей балетной школы. Мне будет скучно без нее!

Видел сон.

Я в мундире Штиллера, вдобавок при ружье и каске. Слышу команду: «На плечо! Смирно! Шагом марш, маааарш!»