Шторм

Одриг поднял руку с ножом, выцеливая грудь Зоси… И тут с шумом налетел Горо! Он ударил лапами Одрига по руке, и разбойник выронил оружие. Любой бы сразу бросился поднимать его, но Одриг, видимо, не был любым. Зверь, который в нём сидел, мог принимать удар, действуя расчётливо и вместе с тем яростно и беспощадно. Он резко обернулся, пытаясь схватить атакующую птицу. В этом поединке Одриг не боялся удара клювом в глаза, или раздирающих лицо когтей. Он не боялся потому, что был к этому готов.

Поднялся ветер, заскрипели канатные шкоты, утягивающие парус. Лодка, неуправляемая румпелем к волне, получила сперва легкий удар в борт, а потом её качнуло так, что и Зосю и молодого разбойника сбило с ног. Но Одриг подхватился довольно легко и быстро, понимая, чего ему может стоить сейчас любая оплошность.

Горо рядом не было. Страсть, даже страсть рокового поединка, всегда сокращает понимание пространства. Логичное и очевидное не видится вообще. Горо просто сидел на рее и смотрел вниз. Зося знала, что он там, но боялась поднять глаза, чтобы не выдать союзника.

И тут лодку качнуло в третий раз. Теперь волна чуть не перевернула её. Одриг отлетел к борту и свесился к воде, пытаясь удержаться в лодке. Горо ринулся вниз. Одного удара лапами было достаточно, чтобы молодого разбойника приняло море.

– Ну, что, будешь подавать ему руку? Ты проявишь милосердие к тому, кто уже не единожды хотел тебя убить? – тревожно спрашивал ворон, наблюдая нерешительность Зоси и безысходные попытки Одрига ухватиться за борт лодки.

– У каждого человека есть нравственный выбор, – ответила Зося.

– Да, верно, только нравственность не должна противоречить здравому смыслу. Иначе она становится нелепой, – внушал ворон. – Благородство не должно быть безрассудным.

– Человек лучше, чем он есть на самом деле, – возразила Зося, всё ещё не зная, что ей делать. Сейчас на её глазах погибал человек, и она могла его спасти.

– Ты хочешь в этом убедиться? А ты готова умереть, заплатив жизнью за ошибку? – возразил Горо. – Змея никогда не превратится в бабочку, даже если её нагреть теплом своего сердца. Сущность человека не меняется, изменяется только его поведение в зависимости от обстоятельств.

Лодка ушла слишком далеко, Зося теперь не смогла бы помочь разбойнику даже при всём желании. Не было больше ни Одрига, ни Половины Одрига, остался только минус.

Не было и ворона. Он вдруг исчез. Зося даже не успела распознать в нём Грида.

Подходил шторм и море содрогалось под его ударами. Шторм всегда есть что-то большее, чем соединение ветра и воды. Кому-то в нём видится стихия разрушения, кому-то – протест Природы, её гнев и неуправляемая воля. Шторм есть воплощённая сила противоречия, меняющая сложившиеся системы равновесия, прежние конструкции возможностей и интересов. Но это – философия, а вокруг Зоси были только ветер и вода. Зося не знала, как управлять своей большой лодкой, не знала даже, как убрать парус. «Ворон» летел навстречу чему-то роковому и неизбежному.

Ударила волна и Зося оказалась в воде. Холод не давал вдохнуть воздуха. Зося закашляла и вдруг поняла, что каменеет, снова уходит под воду. Эта привычная плавучесть, так хорошо знакомая человеку с рождения, вдруг начала покидать её. Руки и ноги отказывались двигаться, она тонула. Вокруг был режущий холод и стеклянный полумрак застывшей глубины. И вдруг кто-то подхватил её за одежду и потащил вверх.

Зося пришла в себя только на палубе «Колумбуса». Тротт влил в неё целый стакан тёплой и вонючей сливовицы.

Зося продолжала дрожать, сжимая у груди руки. Она улыбалась и думала, что люди лучше, чем они есть на самом деле. А Тротт злобно молчал и думал, что не хочет из-за этой дуры провести остаток дней в тюрьме…

Грид шёл по берегу, измученный и опустошённый. Он хорошо понимал, что, спасая эту женщину там на лодке, вынужден был поставить её в условия сложного нравственного выбора, а в отношении женщины этого делать нельзя. Это всегда отторгает её, потому что создаёт ей проблему, решение которой не предусмотрено природой женского поведения. Женщину нельзя ставить перед выбором: убивать или нет?

Грид мог бы вообще не заметить этого происшествия, но Зося не отпускала его. Он вдруг подумал, что вероятно любишь того, кого постоянно и во всех обстоятельствах помнит твоя душа. Ещё совсем недавно его любила самая красивая девушка их большого острова. А он?.. Любил ли он Милаву? Его натура сочинила принцип: «Любишь, не любишь – люби»! И неслучайно. Её любили глаза Грида, а душа спокойно обходилась собственным покоем и непроницаемостью. Но теперь ничто не заставляло его любить вельву, а душа не хотела с ней расставаться.

Грид увидел их логово, где коротким временем назад они соединили свои тела, и рухнул, не в силах больше бороться с усталостью и сомнением. Он закрыл глаза. Сон подбирался к сознанию, вынося свой приговор его жизни.

В глазах стоял свет и было холодно. Грид потянулся, зевнул… и вдруг сообразил, что он жив!

Грид выскочил из своего убежища.