Шторм

Чувство пространства и времени…не просто не вернулось. Исчезло всё. Растворилось бесследно, оставляя только его для меня. Во мне и на мне. Слишком… Как же это слишком. Мне кажется, меня сейчас взорвет. Взорвет громко и безжалостно в этой агонии наслаждения. Пока он сам не заставляет вернуться в эту реальность, резко поменяв положение. Перевернув так, чтобы не позволить поднять голову. И это то самое, что заставляет извиваться в ещё большем ожидании…в еще большем голоде по его власти над собой. Когда женщина принимает мужчину полностью своим хозяином. И он хозяин моего тела каждой его части, каждой клетки, исступленно пульсирующей, воющей со мной с каждым следующим толчком, когда кажется, что совсем скоро…что еще чуть-чуть…иначе умру.

Когда терзает, когда мучает так бесстыже, беспощадно клитор, продолжая вбиваться в меня сокрушительными толчками, заставившими замереть, а после задергаться в конвульсиях лоно…всё тело, превратившееся в одну сплошную зону удовольствия. Криком. тихим, потому что голос давно сорван. Криком, глядя в его глаза, стремительно сжимать его член в себе, пытаясь разглядеть сквозь пелену слёз тот же огонь, что сейчас бесновался во мне.

Кричит мне в унисон…и этот хриплый вопль отдает внизу живота новым всплеском звериной похоти. Тянет на себя за волосы, выгибая еще сильнее, и перед глазами плывут разноцветные точки. Сэм двигается быстрее и сильнее, а я падаю-падаю в темноту ослепительно яркую темноту и чувствую, как он сильно сжимает мои бедра, и внутри изливается горячее семя, наполняя меня изнутри. И теперь я ловлю его губы, забирая хриплый рык и чувствуя, как содрогается в конвульсиях наслаждения его тело.

А потом минуты полнейшей тишины. Нирвана растекается по венам и запах нашего пота, выделений и яростного секса кажется самым вкусным ароматом из всех, что я когда-либо чувствовала. Губы нейтрала касаются моего виска, скулы, зарывается лицом в мои волосы, а я вдруг распахнула глаза и неожиданно для себя тихо сказала:

— Я вспомнила, как оно называется…Смертные называют это любовью.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. НИК.ЛИЗАРД

Глава сосредоточенно разглядывал сенсорный экран с картой, пестревшей маленькими яркими огнями. Они были разного цвета: некоторые мигали светло-зелёным, некоторые — красным, некоторые отметки напоминали, скорее, серые точки. Это так называемые мёртвые зоны — земли, которые сейчас не принадлежали никому и одновременно принадлежали всем. В период войны, очертания карты и количество и цвет огоньков то и дело менялись. Морт поднял ладонь и провёл двумя пальцами по экрану, увеличивая одну из тех самых тёмных точек. Ещё и ещё, пока изображение не стало более чётким и не стало приобретать очертания местности, окружённой со всех сторон длинной и высокой стеной. С внутренней стороны за этой стеной располагался довольно густой хвойный лес.

Запищал один из датчиков на стене, и Глава повернулся к посетителям. Его сын и хамелеон. Он сам вызвал их для того, чтобы ознакомить с новым заданием. С самым важным, на его взгляд, и, несомненно, опасным. По большому счёту он бы с большим удовольствием сам отправился на это дело или отдал его более опытному нейтралу, чем рисковал бы Сэмом. Проблема была в том, что парень отказался напрочь от передачи операции другому карателю. Несмотря на угрозы отца вышвырнуть его вообще на хрен из Нейтралитета. Знал, что тот не поступит так с ним, потому что подобное означало вынести смертный приговор. Мокану, конечно, многое поменял в Уставе Нейтралитета, но одно осталось неизменным — либо ты нейтрал, либо ты труп. И он с неохотой, но признавал свою слабость — всё же, каким бы он подонком ни был, а своих детей предпочитал видеть живыми и здоровыми. Морт перехватил озорной взгляд девчонки, направленный на Сэма, и мысленно усмехнулся. Да, по возможности, чтобы они ещё были и счастливы. Ну или хотя бы улыбались, как всё чаще в последнее время улыбался его сын. Глава много думал об этом. О том, что последние недели парень заметно изменился. Нет, он по-прежнему оставался всё тем же грозным командиром отряда разведчиков и всё так же наводил ужас на заключённых, попадавших на допрос к нему. Но всё чаще Ник замечал, как сын смеётся, как смотрит вокруг себя другим взгляд. Изменившимся. В нём исчезла прежняя угрюмость. Ник на самом деле не сразу это понял. Потому что уж на него-то этот наглец продолжал взирать со своим знаменитым вселенским презрением…о, этот взгляд, после которого Мокану каждый раз искал глазами зеркала, чтобы проверить, не выросло ли у него на лбу нечто настолько омерзительное, что собственный сын едва сдерживал тошноту. Потом, конечно, он привык, что тем самым омерзительным для Самуила был он сам…но всё же желание схватить свой ремень с толстой металлической бляхой не оставляло его и сейчас. В общем, во всём, что не касалось Главы, Шторм изменился. Возможно, он сам не замечал этого…зато замечали и отказывались верить своему счастью другие. Его семья. Их общая семья, как бы придурок малолетний ни отрицал это.