Шторм на Крите

А может… Его вдруг пронзила догадка. А что, если причина всему Наталья? Если она поступила так с ним, не значит ли это, что так же она действует и с другими поклонниками дочери? Он похолодел от этой мысли. Ему вспомнился их первый долгий вечер в кафе и Юлины слова:

– Мои друзья просто обожают мою маму. Мой муж общался с ней даже больше, чем я…

Антон Ильич передернул плечами. Как бы там ни было, с ним этот фокус не прошел. Он не даст Наталье помешать им. Завтра они с Юлей улетят в Париж и будут счастливы там, вдали от нее.

Едва он подумал о Париже, сердце его тихонько сжалось, и теплая волна разлилась в груди. Какое счастье, что есть Париж, и что есть Юля! Какое счастье знать ее, быть с ней! Искать ее по всему городу и не находить, а потом – откуда-то он это знал – снова ее увидеть! Услышать ее голос, посмотреть в ее глаза, смеяться с ней и обнимать ее. Какой нежданный подарок приготовила ему судьба в этот отпуск! Мог ли он предположить, что эта случайная поездка окажется такой значимой, такой судьбоносной? Вся жизнь его переворачивалась на глазах, и каждый день нес перемены.

Он легонько вздохнул, словно боясь спугнуть охватившее его счастье, покачал головой и улыбнулся. Юля, милая Юля. Где она сейчас? Наверное, сидит где-то так же и думает о нем? И о Париже? И о будущей жизни в Москве? Каким далеким теперь казался ему их разговор в ресторане, какой мелкой, ничего не значащей их небольшая ссора в конце.

Впереди ему виделась жизнь, их с Юлей жизнь, и будущее широким полотном стелилось перед глазами.

В половине седьмого Антон Ильич поднялся в номер. В двери мигала лампочка, значит, в номере кто-то был. Слава богу, Юля дома, понял он. Постучал в дверь, чтобы предупредить о своем приходе, и вошел.

В комнатах было тихо и прохладно. Солнце за окном уже опустилось, а в номере нигде не горел свет. Он прошел в гостиную и увидел там Юлю.

Она сидела на том же диване, на котором провела ночь. На ней было то же платье, что и утром, и даже пиджачок она еще не снимала. На столике перед ней лежала гора скомканных салфеток. Казалось, она не замечала, что уже темнело и пора было включать свет.

– Юленька, что с тобой?

Антон Ильич присел рядом.

– Ты все еще переживаешь из-за нашего разговора?

Юля покачала головой.

– А из-за чего? Что-то случилось?

На диване он увидел ее телефон.

– Заработал?

– Я маме звонила, – произнесла Юля сдавленным голосом, опустила голову и заплакала.

Антон Ильич не знал, что и думать. Он робко протянул руку и погладил Юлю по плечу, желая как-то ее утешить. Бедненькая, подумал он, ну и досталось же ей за эти дни. Но что у них произошло с матерью? Почему она плачет?

Он ни о чем не спрашивал и молча ждал, когда она заговорит.

– Утром я зашла за ней… чтобы идти на пляж, – проговорила Юля сквозь слезы. – Она не пошла. Сказала, что плохо спала и встанет сегодня попозже… Я видела ее платье на кресле. И каблуки… Я еще пошутила… Говорю, ты что, на свидание ходила?

Юля оттерла ладонями щеки. Антон Ильич подал ей новую салфетку.

– Я знаю это платье… – она снова зарыдала. – Я ей сама его дарила… Из Италии привезла… Она сказала, что примеряла его просто так, для настроения… А сегодня, когда я спросила ее, сразу стала кричать на меня… Значит, это все правда… О-оо… – она согнулась пополам и застонала.

Антон Ильич обнял ее, развернул к себе, и Юля, обессиленная, упала ему на грудь. Ему было жаль ее до слез. Не было в его сердце ни затаенной радости, на торжествования собственной правоты, а было лишь желание помочь как-нибудь Юле, поскорее утешить ее. Невыносимо было ему видеть ее страдания. Он гладил ее по спине, целовал ее в волосы и в мокрое от слез лицо. Юля плакала и вся дрожала в его руках, и до того горько было ему видеть ее такой, плачущей, потерянной, теряющей почву под ногами, что он и сам не заметил, как из одного глаза у него вдруг покатилась слеза. Юля подняла лицо, поцеловала его в щеку, потом обняла обеими руками, прижалась к нему изо всех сил, как можно крепче, и зашептала:

– Прости меня, прости…

– Это ты меня прости…

– Нет, ты меня… Я не верила тебе… Не могла поверить…

– Все это неважно… Юленька, дорогая моя, родная моя…

– Я не могла…

– Неважно, это неважно…

Он не дал ей сказать и стал целовать ее во влажные, припухшие от слез губы. Потом посмотрел в ее глаза, исстрадавшиеся, растерянные, молящие, и произнес:

– Я люблю тебя.

Секунду она глядела на него, затем обняла и зашептала в ухо:

– Пообещай мне, что ты никогда так не сделаешь… Что будешь со мной… Только со мной…

Антон Ильич целовал, обещал и соглашался, сам уже не понимая, на что. Все это действительно было уже не важно.

Ужинали они в ресторане на верхнем этаже. Сквозь панорамные окна виделся внизу берег, убегающий вдаль разноцветной гирляндой огней. Светились в порту ночные яхты, широкими столбами падали на воду дорожки круглых желтых прожекторов стоящих поодаль паромов.