Шторм по имени Френки

И чувствовала я себя восхитительно. По крайней мере, намного счастливее и не мёрзла так сильно. Меня распирало от возбуждения, согревающего и будоражащего мой труп. Как же замечательно снова трогать вещи, что-то делать! Честно говоря, хотя я мёртвая, я ещё никогда не чувствовала себя такой живой.

Жаль, что про других этого нельзя было сказать. Они плохо отнеслись к моим реставрационным работам. Вместо восторженных аплодисментов они либо сдавленно стонали, либо жались по углам.

Медоу, которая уже давно молча нажимала на аварийную кнопку на стене, всхлипнула с облегчением, когда Крикс выбил дверь. Туристы выбежали из комнаты, громко вопя.

Словно спортсмена, пробежавшего марафон, меня затрясло с ног до головы. Я осела на пол, обессиленная и изнурённая.

Когда Крикс вывел спотыкающуюся Медоу из комнаты, ласково уговаривая: «Всё хорошо, ты в безопасности», я прижалась головой к стене.

Возле двери я заметила едва уловимое движение. От усталости всё плыло перед глазами, но мне показалось, что на пороге комнаты кто-то бледный и серьёзный смотрит на меня и качает головой. Но когда я прищурилась, всматриваясь в тени, там никого не оказалось.

33 Полтергейст

Через несколько минут Крикс, Оливин и Скиффлер ввалились в кабинет. Они принесли швабры, вёдра и чистящие средства. Медоу пропала – наверное, сидела где-нибудь и дышала в бумажный пакет.

Вместо того чтобы восторженно аплодировать творению моих рук и говорить друг другу: «Что за блестящий пример исторической правды, именно так всё и должно быть! Оставим без изменений», Крикс и его коллеги подмели осколки, вытерли кофе, убрали рвоту и заклеили картонкой разбитое окно. Предатели.

А пока они прибирались, я слышала, как они шёпотом произносят одно и то же слово.

– Полтергейст.

Полтергейст.

Я сердито поглядела на них – перешёптываются тут, суетятся – и сжала челюсти. Я столько сил потратила, чтобы показать им настоящую аутентичность, а они её отскабливают.

– Прекратите, – рявкнула я с ковра, усталость как рукой сняло. – Не трогайте. Оставьте как есть, пожалуйста!

Но они не слышали меня и продолжали своё дело. Поэтому я решила использовать единственный язык, который они понимали. Я встала и снова навела в кабинете порядок.

Но на этот раз мои мотивы были совсем не благородными. Теперь, если честно, меня переполнял гнев, а не стремление к аутентичности. Я сделала это, потому что меня охватило – наконец-то, какое счастье снова чувствовать что-то по-настоящему! – бешенство. Бешенство по поводу того, что меня заперли в клетку, загнали в угол, списали со счетов, игнорируют, упрекают, жалеют и не понимают. Мне до смерти надоели одиночество и заброшенность. Я злилась, что так и не села в тот идиотский автобус, я возмущалась, что они не вернулись, и я обижалась, что какой-то странный опекун в загробной жизни, в гигантских очках, сказала мне, что мне надо что-то сделать, прежде чем я снова увижу свою семью, но ни словом не намекнула, что же такое мне надо сделать.

Пока я крушила, рвала и метала, внутренний голос ликовал: никто не приказывает мне прекратить. Впервые за всю мою жизнь. Никаких разочарованных лиц. Никто не дёргает меня за поводок и не разглагольствует об энергетических полях. Да это же настоящее благословение. Наконец-то я обнаружила в смерти что-то хорошее! Можно выйти из себя, и никто меня не остановит! Я злюсь, и это чудесно, и на этот раз я дам себе волю, в самый разгар веселья никто не скажет мне «Хватит!».

Когда я закончила в кабинете, я уже не чувствовала себя такой уставшей, как в прошлый раз. У меня ещё остались силы, поэтому кухню я тоже разгромила. Затем мою комнату. И комнату Бёрди. И ванную наверху.

Время от времени я останавливалась, переводя дыхание, и удивлённо глядела на свои руки. Теперь я поняла, почему они снова заработали. Я догадалась. Гнев делал меня сильной.

У меня и правда было много причин для злости. Меня так долго игнорировали, высмеивали, выживали из собственного дома, а я беспомощно смотрела, как моё убежище становится всё меньше и меньше. Я слушала, как голограммы искажают настоящую историю нашей жизни, а люди жалеют нас, просто потому что у нас нет банановых скинов лагуновских технологий или тех гаджетов, которые они считают необходимыми. Знаете что, дорогие мои, поживите тут лет сто, а потом мы с вами поговорим о том, что действительно важно, а что нет, ладно?

Я даже передать не могу, насколько это запредельно фантастично – наконец потерять самообладание, целиком, сразу! Словно я проглотила весь пакет конфет, хотя раньше мне разрешали брать только по одной штучке. Вкуснота неописуемая плюс чуточку адреналина, – и слишком весело, чтобы остановиться. Поэтому я бушевала весь вечер.

Периодически, в разгар особенно сложного этапа проявления здоровых эмоций – когда я разрывала одеяло надвое, например, или швыряла стулья с лестницы, – меня вдруг посещали сомнения, и я беспокоилась о пределах моих новых способностей.