Шторм Z. У вас нет других нас

Рюкзак мистера Фьюжна остался при мне, я в целости и сохранности вынес его из своей эпопеи и вручил ему в руки по возвращении в расположение.

Мистер Фьюжн знал, кому доверить свой рюкзак.

Не то чтобы я был какой-то первосортный носильщик, просто он хорошо разбирался в людях и понимал, что, доверив мне свою главную ценность, он может не беспокоиться за её сохранность. Я же, в свою очередь, принимал эту ношу, понимая, что командирский рюкзак заставит мистера Фьюжна держать меня где-то возле себя, а не запихивать в какую-то жопу.

В принципе, я был не в восторге от того, что мне теперь придется воевать под руководством этого парня. Мистер Грин был мне более по душе. Я хоть и стал носителем рюкзака мистера Фьюжна, всё равно не мог ему полностью доверять по итогам его первого выхода в «очко». По итогам того, что мне рассказывали его бойцы.

Мистер Фьюжн, конечно же, дал объяснение своему исчезновению из окопа. Он, дескать, передал команду выходить по двое через бойца, который был с ним, а тот его команду не передал и не сообщил о выходе самого мистера Фьюжна.

И конечно же, это был тот самый боец, который пропал без вести.

Меня это объяснение не устроило, и я не знал, чего ждать от своего командира, когда пару дней спустя пришло первое боевое задание для новой группы мистера Фьюжна.

Мы снова отправлялись в «очко Зеленского».

Эпилог

Я вступил во взрослую жизнь под аккомпанемент натовских бомб в Белграде.

Горящая, изнасилованная Югославия стала для меня вехой, рубежом окончательного формирования личности, мировоззрения, оценок происходящих вокруг глобальных событий.

Меня не связывали с этой несчастной страной, принесённой в жертву «новому мировому порядку», какие-то особые узы. Я вырос и сформировался в иной культурной среде, поэтому соображения славянского братства или религиозного единства лежали за пределами моего эмоционального поля.

Бессильная злость, охватывавшая меня от происходящего, — это была обычная человеческая реакция на беспредел.

У меня не было доступа в Интернет в 1999 году. Да и компьютера у меня тогда не было. Основным источником информации для меня было радио. Я слушал RFI, DW, «Свободу», изучал их точку зрения, знакомился с их идеями.

Слушал поток бесконечной иезуитской софистики, лжи, подмены понятий.

Слушал и наблюдал, как проступают вампирские клыки, как покрываются рептильными чешуйками руки «джентльменов, баронов и сэров».

Я помню, как какая-то мразь то ли со «Свободы», то ли с RFI, раздухарившись, пела о том, как бомбы, «крушащие социалистическое средневековье Милошевича», открывают дорогу к построению «лёгкого, воздушного царства свободы, Европы без границ», где живут, видимо, феи и розовые пони. На фоне этой пафосной речи играла возвышенная музыка, я не помню, как называется это, прости господи, произведение, но на «Свободе» она играла постоянно.

Клыкастые джентльмены рвали на куски Югославию, жрали её кровоточащую плоть, а наша нищая и больная страна совершенно ничем не могла ей помочь. И это вселяло отчаяние, уныние, стыд, горечь.

Я вступил во взрослую жизнь, перенеся сильнейшее, острое унижение.

Они насиловали Югославию, но смеялись над нами и плевали в лицо нам.

Это было очевидно.

Не было никаких вопросов.

Весной 1999 года окончательно и бесповоротно рухнуло моё доверие к «свободному миру».

А мы так хотели, чтобы нас взяли на работу в «Макдоналдс».

Всей страной мы хотели устроиться на работу в «Макдоналдс».

Верили, что нас туда возьмут, и, в принципе, самое страшное, что мы были бы счастливы, если бы взяли.

Это Сан-Франциско, город в стиле диско.
Это Сан-Франциско, тысячи огней.
Это Сан-Франциско, город в стиле риска.
Это Сан-Франциско, made in USA.

Когда Серёжа Лемох и Богдан Титомир прыгали на сцене в крутых кожаных куртках, мы думали, что мы уже там. Мы уже купили билеты.

А спустя несколько лет нам смачно плюнули в лицо и показали нам наше место.

Двадцать три года я ждал ответки.

Двадцать три года.

Жалкие хохлы тут решительно ни при чём.

Украина не государство.

Это блядский дом, населённый ведьмами и кикиморами. А на кровати лежит пьяный Тарас без штанов.

Мы выбили дверь в этот блядский дом с одного пинка, ногой, обутой в солдатский ботинок.

И ведьмы с кикиморами, визжа и сверкая булками, побежали кто куда, не забывая прижимать между титек невеликие Тарасовы гроши.

Тарас полез драться, думая, что защищает свой дом, свою квартиру.

Пьяный, без штанов, с табуреткой из блядского дома в руках.

Нет у тебя своего дома, Тарас.

Продали твою квартиру ведьмы с кикиморами. А деньги спиздили, да.

Даже табуретка, которой ты пытаешься нас ударить, она не твоя. Там латиницей написано что-то на ножке, не видишь? Инвентарный номер армии США.

Мы не к тебе пришли вообще. Ты просто пьяный гондон, нищий и обворованный. Мы пришли к хозяевам этого блядского дома. Спросить с них за плевки в наше лицо.

Блядский дом мы сожжём, конечно, не обессудь. Слишком уж он пропах неприятными субстанциями.