Человечки с жовто-блакитными наклейками на рукавах закидывают нам пару кассеток, чтоб не расслаблялись, и, кажется, теряют к нам интерес.
В подвале можно немного расслабиться. Снять каску. Скинуть тяжеленный рюкзак, набитый медикаментами, боекомплектом и запасными батареями для «азарта». Отставить в сторону бесполезный, покрытый слоем пыли автомат. Бесполезный, потому что уже скоро сутки, как мы мечемся по расхристанным лесополкам, уклоняясь от их артиллерии, расстреливающей нас с дальних позиций.
Не в кого стрелять.
Враг где-то там, далеко за линией горизонта, вне пределов видимости. Его глаза — это дрон, висящий в небе. Для нас он недосягаем. Смерть ищет нас с неба, падая вокруг минами, снарядами, кассетками.
Мы не боимся врага, мы пошли на встречу с ним, в очередной раз туда, в злосчастное «очко Зеленского», на этот раз путаными, обходными маршрутами, через несколько лесополос.
Мы готовы были схлестнуться с ним в стрелковом бою. Мы увешаны боекомплектом, гранатами, я тащу на себе кроме автомата «шайтан-трубу».
Но весь этот смертоносный арсенал абсолютно бесполезен, потому что враг выследил нас с помощью дронов, отгородился от нас ливнем тротила и стали на полпути к нему, и с трёх ночи мы только откатываемся, с точки на точку, на юг. Откатываемся, пересиживая обстрелы в чужих окопах, в заброшенных блиндажах, унося ноги через чёртову акацию, пропадая с его глаз и вновь попадаясь ему на глаза.
Мы не прошли по темноте, а днём об этом и говорить нечего. Миссия невыполнима. Теперь только уносить ноги, днём мы можем только или перебежками откатываться на юг, или шкериться где-то в окопах, блиндажах, да так, чтобы не навести на себя что-то очень серьёзное.
И в этом бесконечном беге на юг (смешной километраж, растянувшийся очень надолго) нам нет никакого проку ни от «шайтан-трубы», ни от ни разу не стрельнувших в этот выход автоматов, ни от болотного цвета увесистых «эфок».
Все это просто куча металла, не способная даже нас самих защитить от несущейся с неба смерти, оглушительных взрывов мин и противного треска кассеток. Мы как дикари эпохи колониальных войн, с луками и стрелами против «максимов» белых сахибов.
«Киплинг или Бэллок? — пытаюсь вспомнить я автора строк, откинувшись спиной на стену и закуривая сигарету. — Кажется, Бэллок… Ну да, конечно. У Киплинга немного другой ритм в оригинале, хотя в переводе на русский они очень похожи».
Наверху, у входа в подвал, надрывается «азарт». Наконец-то нам удаётся связаться с командованием. Командование недовольно нашим отходом:
— Что значит невозможно пройти, кроют артой? Там всегда кроют артой. И всегда будут крыть. Задача должна быть выполнена. Возвращайтесь на исходные позиции и по серости повторите заход. Пожрать и воды возьмёте там-то и там-то. Всё. Конец связи.
Я устало закрываю глаза.
Я надеялся, что хотя бы сегодня нас отведут и на повторное выполнение задачи мы выйдем как минимум завтра вечером, с учётом изменившихся вводных.
Но надо возвращаться сегодня.
Что бы на сей счёт сказал Киплинг или Бэллок? Наверняка что-то бодрое, пафосное.
Но не всё ли равно? Киплинг и Бэллок, увы, сейчас на той стороне. Это же их мир, их цивилизацию, воспеваемую ими систему ценностей защищают сейчас человечки, посылающие нам кассетки под двери подвала.
Хорошие туземцы, присягнувшие белому сахибу. Верные, преданные, стойкие… Как там он писал про облагодетельствованных, «полулюди-полузвери»?
«Нет, — пресекаю я эти размышления, — настоящий талант, настоящие произведения, культура, литература, искусство, кино — это универсальное наследие человечества, стоящее выше сиюминутных распрей и смут. Настанет время, и все встанет на свои места. Поэтому… — щелчком пальцев отправляю окурок в сторону хрипящей радейки, — не будем отрекаться ни от Киплинга, ни от Бэллока. В конце концов, среди этих достопочтенных джентльменов есть и тот, кто сказал:
P. S. Ценой каких-то невероятных ухищрений в ходе переговоров с командованием старший группы добился-таки того, чтобы в этот день нас всё же вывели. Мы вернулись в расположение.
Следующий поход на «очко Зеленского» состоялся много позже.
Но это, как говорит Леонид Каневский…
Ну, вы поняли.
VI
Был у меня в колонии очень хороший товарищ.
Назову его так, как его звали: Андрей Владимирович.