Штормовое предупреждение

Называл Нину так, «мисс Лаври», он едва ли не с первого появления юной переводчицы в Севастополе: то ли в самом деле затруднялся правильно выговорить не такую сложную русскую фамилию, то ли такое звукосочетание вызывало какие-то приятные ассоциации, но поправлять Джеффа было бесполезно. Наоборот, обращение «мисс Лаври» в тот период быстро переняли все обитатели консульского дома и почти все сотрудники английской миссии.

А воскликнул Макбрайд с такой интонацией, будто Нина обещалась быть к завтраку, а поспела только к файв-о-клоку, – хотя на самом деле никто этого не мог знать: о её приезде было предупреждено в телеграфном режиме только Представительство Внешторга, да и то без упоминания фамилии.

– О Джефф! – откликнулась Нина, безо всякого напряжения выстраивая английские фразы. – Я тоже рада тебя видеть в добром здравии. Надеюсь, ты известишь леди о моём визите?

– Несомненно, мисс Лаври, но позвольте ваш багаж. – И посторонился, придерживая дверь.

Нина вошла в прихожую, с навязчивостью дежавю копирующую севастопольскую, двухлетней давности. Подала, не глядя, большой саквояж – и его ловко принял Макбрайд. Поставила сумку на полку перед двухметровым псевдовенецианским зеркалом, с неудовольствием глянула на своё бледное, с тенями в подглазьях отражение и расстегнула пуговицы излишне тёплого для местного климата пальто.

Из боковой двери высунулась смазливая любопытная мордашка горничной.

«Новенькая. Из местных, наверное», – машинально отметила Нина и, ещё раз обернувшись к зеркалу, поправила русую прядь.

Макбрайд цыкнул на горничную и отработанным жестом указал направление.

– Прошу вас, проходите, мисс.

Затем, распахнув двустворчатые двери и пропуская Нину в гостиную, объявил:

– Мисс Лаври!

– Вы как раз к чаю, милочка, – сказано это было так, будто между нынешним и предыдущим чаепитием прошло разве что пару дней, а не годы, заполненные драматичными и кровавыми событиями. – Джефф, распорядитесь, ещё один прибор.

Но затем леди Энн-Элизабет быстро подошла к Нине, сжала обеими руками её запястья и, заглядывая в глаза, сказала совсем не светским тоном:

– Господь услышал мои молитвы. Вы живы, и вы здесь. Я сожалела, что не смогла забрать вас с собою из Севастополя.

Леди Энн-Элизабет была маленькой, чуть склонной к полноте, светлой, веснушчатой и очень подвижной блондинкой, не слишком похожей на представителей трёх поколений её аристократических предков, чьи портреты (индивидуальные и парные) были развешаны по стенам гостиной. Разве что на свою ирландскую бабушку, влюбленно глядящую на парном портрете снизу вверх на сухощавого красномундирного генерала. Не столь знаменитого, как его современники лорды Фицрой Джеймс Раглан или Джеймс Томас Кардиган, но в отличие от них пережившего Восточную войну.

На «типичную леди-англичанку», как это представлено в литературе, на картинах и даже в шаржах и карикатурах, больше походила её напарница по файв-о-клоку.

– Мой долг дочери, – сдерживаясь, сказала Нина, – не позволял оставить мать одну в болезни.

– Так сейчас вашей матушке лучше? – быстро спросила леди.

– Уверена, что её достойно приняли на небесах. – Голос Нины невольно дрогнул. – Два месяца как.

– О, нет сомнений, – не то чтобы перебила, скорее отвела гостью от печальной темы леди Энн-Элизабет, но и выразила ей при этом определённое (своим статусом и обстановкой) сочувствие. Затем, подхватив Нину под руку, подвела к столу и сказала весьма светским тоном: – Моя дорогая Амели, позвольте представить нашу долгожданную гостью: мисс Нинель Лаврофф, цвет русской аристократии, из Севастополя! Нинель – это мадам Амели Дешам, супруга барона Дешама, управляющего Ротшильдовской концессией.

Нина, дочь жалованного служивого дворянина, которая не причисляла себя ни к «цвету», ни тем более к аристократии, заметно порозовела, но сумела произнести приличествующую случаю любезность.

– Я рада нашему знакомству, мисс Лаврофф, – церемонно произнесла мадам Амели по-английски с ощутимым французским акцентом.

Опускаясь на услужливо подвинутый Макбрайдом стул и окинув ещё раз взглядом обстановку гостиной, Нина невольно прижала руку к горлу: всё вокруг было таким, как прежде – и в краткий миг напомнило безвозвратно ушедшую жизнь.

А леди Энн-Элизабет, достаточно бесцеремонно разглядывая гостью, сделала вывод:

– Похудела, побледнела. Платье поменяем, я распоряжусь. Всё, после чая – ванна, обед и пораньше ложишься спать. Гостевая как раз свободна.

Комок в горле всё ещё мешал говорить, но Нина всё же смогла выдавить:

– Но мне надо отметить прибытие – я же приехала в командировку во Внешторг.

Тут леди Энн-Элизабет искренне рассмеялась и даже всплеснула руками:

– Милочка, вы что, полагаете, что в советской России с дисциплиной стало строже, чем в прежней? Тем более у этих торгашей? Утром сходите, отметитесь. Если что, сэр Уильям скажет им слово.

– Внешторг – это Петерсен, не правда ли? – поинтересовалась мадам Амели.

– Да, начальник представительства там Петерсен. – подтвердила Нина. – Альгидас Янович.