Штормовое предупреждение

Конечно, я рассказал всё, как было, но прежде всего сообщил о недвусмысленном обещании леди Энн-Элизабет помочь мне, джентльмену, натурализоваться и устроиться «в каком-нибудь хорошем месте» в Великобритании, раз уж наши отношения с Ниной продвигаются настолько, что мисс Лаври скоро станет миссис Яновски. А расставаться с нею леди вовсе не намерена, тем более что согласие Нины покинуть Россию, где конечно же не хватает образованных и достойных людей, но потеря ещё одного, то есть одной, не столь уж критична, получено.

Обещание леди Энн-Элизабет и её виды на Нину Лаврову снимали, по сути, вопрос, который всё ещё оставался у новых руководителей ИНО: почему именно Англия, а не, скажем, Германия, где тоже, несмотря на все сложности послеверсальского периода, успешно продвигались научно-технические разработки, а отношения нашей страны с Германией складывались благоприятным образом.

Те причины, почему я решительно исключал для себя всякое общение с немцами, Артур понимал, если даже не оправдывал, а вот Москвин с Прокофьевым – нет. Но зато сразу и хорошо поняли они, что нам, то есть мне, сулят перспективы хороших отношений с аристократией страны, в которой неформальные связи на высоком уровне означают едва ли не больше, чем формальные – на уровне правительственных и даже научных организаций. И насколько может быть полезным нашей организации и нашей стране моё успешное внедрение и своевременная передача разведывательной информации.

Всё это предполагало корректировку планов моего выезда и первых месяцев пребывания в Британии, но ничуть не отменяло специальной подготовки. Чтение научно-технических публикаций никак не заменяло прямого общения с основными профильными центрами. Публикации мало того, что запаздывали пару-тройку месяцев, так ещё и касались законченных и по всем правилам проверенных новаций. А мне надо было познакомиться с разработками даже на уровне первых опытов, если возможные их результаты вписываются в систему, которая сложилась у меня в голове в то трагическое майское утро.

После Нижегородской радиолаборатории мне удалось вырваться в Одессу, где талантливый и энергичный уроженец Симферополя Николай Папалекси, совместно с умником-одесситом Леонидом Мандельштамом в лаборатории Политехнического института сконструировали серию вакуумных и газонаполненных ламп. Да не только сконструировали и испытали, но ещё и запустили их в массовое производство на местном радиозаводе.

Я ещё раз убедился, что наши могут и делают не хуже, а то и лучше, чем хвалёные европейцы, и что в нашей разорённой стране сейчас время только для самых насущных разработок.

И утешил себя надеждой, что увиденная внезапно и цельно, внутренним зрением система всепогодного радиообнаружения самолётов, система, увиденная в скорбный час, когда бомба с немецкого аэроплана убила всех моих родных, станет насущной.

И реализуется прежде, чем армады крестоносных крылатых убийц полетят на мою многострадальную Родину.

Штиль и шквал

А в Константинополе тем временем сначала Канторович получил документы на реэмиграцию для себя и для сына, а затем, через неделю, заполучил все документы и Михаил Стеценко.

С Канторовичами, старшим и младшим, никаких особых процедур не требовалось: выезжая в Константинополь «по семейным обстоятельствам», они российского гражданства не теряли. А со Стеценко – в силу необходимости, – провели собеседование и, с обычной для таких дел задержкой, предоставили официальные правительственные гарантии безопасности. Так что подготовка к переезду шла полным ходом. И к тому времени, когда мне пришлось ещё раз, надеюсь что в последний, ненадолго выехать в Константинополь, французская и английская разведки подготовили задания для этих реэмигрантов, «обуянных ностальгией».

Я полагал, что мне больше никогда не придётся исполнять роль связника, но трое из наших нелегалов подали условные сообщения о необходимости срочной передачи новых сведений, а Златина одесские чекисты, как назло, накануне отправили в Тирасполь с секретной миссией и вернуть его вовремя не было – по их уверению, – никакой возможности.

Утешало только, что в числе троих наших, просивших связи, был и Фёдор Шерешев и мы смогли, хоть немного и сдержанно, переговорить, едва различая лица в зимних сумерках, перед очень долгой разлукой.

Он оставался в Константинополе, бог весть, на сколько ещё дней или лет – в судьбе разведчика возможны всякие неожиданности и перемены.

Мне же – об этом я пока что не мог сказать даже Фёдору, – предстоял путь в сокрытый туманом неизвестности Альбион.

Единственное, что я мог сказать ему, так это лишь то, что временно возвращаюсь в Севастополь, поскольку он по своим каналам мог уже знать, что билет на пароход из Константинополя на моё имя был забронирован. О том же, что мне прибыть туда необходимо, чтобы уладить формальности, связанные с предстоящим выездом Нины, говорить не следовало.