Мы обе по-дурацки воззрились на нее, ибо случилось невозможное – Андреа вдруг решила уделить внимание своей внешности! Она вымыла голову и зачесала волосы назад, убрав их с лица, нашла где-то чистую водолазку и даже, что я с удовольствием отметила, надела под водолазку лифчик. Кельтский крест ее висел на кожаном шнурке, обвивавшем шею, черные джинсы были тщательно выглажены, бульдожьи ботинки вычищены. На руке у нее висели плащ и кожаная сумка с бахромой. Я еще ни разу не видела ее в таком пристойном виде. И, что самое удивительное, лицо ее было не злобным и не хмурым, а… смиренным, что ли?
– Я хочу сказать, – продолжала она, – если ты не против, тетя Молли.
– Ну конечно не против. На какую картину собралась?
– «Мария Шотландская». В «Плазе» идет.
– Ты идешь одна?
– Нет, я иду с Джоссом. Он позвонил мне, когда ты работала в саду. А потом он хочет, чтобы я с ним поужинала.
– Ой, – слабо пискнула Молли и, чувствуя, что от нее ждут более пространных комментариев, сказала: – Как же ты туда доберешься?
– Спущусь пешком, а обратно, надеюсь, Джосс меня привезет.
– У тебя есть деньги?
– Пятьдесят пенсов. Хватит.
– Ну… – Молли была положена на обе лопатки. – Удачного тебе вечера.
– Думаю, так и будет. – Андреа сверкнула улыбкой, предназначавшейся нам обеим. – До свидания!
И дверь за ней закрылась.
– До свидания, – сказала Молли. Она бросила взгляд на меня. – Поразительно, – произнесла она.
Я не сводила глаз с чашки чая.
– Что же такого поразительного? – бесстрастно спросила я.
– Андреа и… Джосс. Нет, он всегда был с ней очень любезен, но… пригласить ее на свидание…
– Вас это не должно так удивлять. Она вполне привлекательна, когда вымоется и даст себе труд улыбнуться. Возможно, Джоссу она улыбается не переставая.
– Как вам кажется, это ничего, что я ее отпустила? Я хочу сказать, что на мне лежат определенные обязательства…
– Честно говоря, я не представляю, как можно было ее не пустить. А потом, ей семнадцать лет и она уже не ребенок. Она теперь способна сама о себе позаботиться…
– В этом-то и беда, – сказала Молли. – Как, впрочем, и всегда было с Андреа.
– Все будет хорошо.
Хорошим и не пахло, и я это знала, но не могла лишать иллюзий Молли. А кроме того, какая разница? Не мое это дело. Если Джосс решил проводить вечера в объятиях этой нимфетки – пусть. Они одного поля ягода и стоят друг друга. Туда им и дорога.
Мы допили чай, и Молли, обвязав талию чистеньким фартучком, занялась приготовлением ужина. Я убрала чашки с блюдцами и вымыла их. Когда я вытирала и убирала последнюю тарелку, в кухню вошел Петтифер, держа в руке ключ, такой огромный, что им впору было отпирать тюремный застенок.
– Я знал, что я его надежно припрятал. Он оказался в самом дальнем ящике командирского секретера.
– Что это, Петтифер? – спросила Молли.
– Ключ от мастерской, мадам.
– Господи, кому он мог понадобиться?
– Мне, – сказала я. – Гренвил позволил мне пойти туда, выбрать картину и увезти ее в Лондон.
– Деточка, милая, я вам не завидую. В мастерской, должно быть, ужасная грязь, дневной свет не проникал туда лет десять.
– Ничего, – сказала я. И взяла ключ, тяжелый, словно сделан он был из свинца.
– Вы сейчас хотите идти? Но уже темнеет.
– Там что, нет света?
– Нет, свет там, конечно, есть, но от этого не легче. Дождитесь утра.
Но мне хотелось пойти тотчас же.
– Ничего со мной не случится. Я надену куртку.
– В холле на столе фонарик. Прихватите и его тоже, тропинка в саду крутая и скользкая.
Итак, застегнув на все пуговицы свою кожаную куртку и вооруженная ключом и фонариком, выйдя из дома в сад, я пустилась в путь. С моря все еще дул очень яростный шквалистый ветер, обдававший фонтанами мелких холодных брызг, и я не без труда закрыла за собой дверь. Хмурый день быстро превратился в ранние сумерки, но света было достаточно, чтобы различать тропинку, шедшую под уклон, и я не зажигала фонарика до самой мастерской, где он мне понадобился, чтобы вставить ключ в замок.
Я приладила ключ, и он неохотно повернулся: замку требовалась смазка. Пахнуло сыростью и затхлостью, и, вспомнив о паутине и плесени, я быстро просунула руку в темноту, нащупывая выключатель. На высоком потолке тут же зажглась одинокая голая лампочка, пробудившись к безрадостной своей и еле теплящейся жизни, и вокруг меня заплясали тени, потому что сквозняком шнур раскачивало туда-сюда, как маятник часов.
Я вошла, прикрыла за собой дверь, и тени мало-помалу угомонились. Вокруг меня в сумраке маячили какие-то пыльные предметы, но в глубине мастерской я заметила торшер со сломанным кривым абажуром. Осторожно пробравшись к нему, я отыскала выключатель, зажгла торшер, и сразу же помещение стало казаться не таким безнадежно заброшенным.
Я увидела, что мастерская выстроена как бы в два этажа. В южной ее части находилось подобие балкона – спальная часть, куда вела лесенка, похожая на корабельный трап.