Штормовой день

– Пусть будет как есть, – сказал он.

Я удивленно вскинула на него глаза. Он допил виски, поставил на пол возле постели пустой стакан и, откинув одеяло, стал осторожно подниматься.

– Джосс, тебе нельзя…

Я бросилась к нему, но он отстранил меня и медленно, с превеликой осмотрительностью, встал на ноги. Встав, он победно улыбнулся мне. Странное и причудливое зрелище являл он собой: в синяках, избитый, забинтованный, в мятых джинсах.

– Ну, труба зовет, – сказал он.

– Джосс, что ты собираешься делать?

– Если ты найдешь мне рубашку и ботинки, я оденусь. А потом мы спустимся вниз, сядем в машину и покатим в Боскарву.

– Но ты не можешь сесть за руль в таком состоянии!

– Я могу делать все, что хочу делать, – сказал он, и это прозвучало убедительно. – А теперь разыщи мою одежду и прекрати спорить. – Он не разрешил мне даже взять автомобильчик Молли: – Оставим его здесь, ничего с ним не будет, а утром кто-нибудь его заберет.

Его грузовичок стоял в закоулке за углом. Мы сели, он включил двигатель и, развернувшись, выехал на дорогу, следуя моим указаниям, так как самому поворачиваться и смотреть ему было трудно. Мы проехали по городу, по улицам, ставшим мне родными, выехали на развилку, и оттуда дорога пошла вверх на холм.

Я сидела, глядя прямо перед собой, крепко сцепив руки на коленях. Я знала, что нам необходимо выяснить еще кое-что и сделать это сейчас, до того, как приедем в Боскарву.

Ни с того ни с сего, радостно и словно в полном восторге от жизни, Джосс вдруг запел:

– Когда увидел я твое лицо,
Увидел солнце я в твоих глазах,
Луна светила там, сияли звезды…

– Джосс…

– Ну, что теперь?

– Осталась еще одна вещь.

Он как будто изумился:

– Надеюсь, не новый скелет в шкафу?

– Не смейся.

– Прости. Так в чем дело?

Я проглотила странный комок в горле.

– Это касается Софии.

– И при чем же тут она?

– Гренвил дал мне ключ от мастерской, чтобы я могла пойти туда и выбрать себе картину, чтобы взять ее в Лондон, и я обнаружила там портрет Софии. Настоящий портрет анфас. А Элиот пришел туда за мной и тоже увидел портрет.

Последовало долгое молчание. Я покосилась на Джосса, но профиль его был как каменный, а внимание целиком и полностью поглощено дорогой.

– Ясно, – сказал он наконец.

– Она вылитая ты, вернее, ты вылитый она.

– Ничего удивительного. Она моя бабка.

– Да, я и подумала, что, видимо, это так.

– Стало быть, портрет находился в мастерской?

– Так… так вот почему ты очутился в Порткеррисе, да?

– Да. Такова была договоренность между моим отцом и Гренвилом. Гренвил снабдил меня половиной денег на магазин.

– Твой отец…

– Ты его знаешь. Тристрам Нолан Гарднер. Владелец антикварной лавки на Нью-Кингс-роуд. Ты купила у него пару кресел с овальными спинками. Помнишь?

– И он понял из моего чека, что я Ребекка Бейлис.

– Верно. И хитроумно выведал у тебя, что ты внучка Гренвила Бейлиса. Вот так. И узнал, что в понедельник ты собираешься на поезде в Корнуолл. Понятно?

– И он позвонил тебе и велел встретить поезд?

– Верно.

– Но почему?

– Потому что чувствовал, что это касается и его. Потому что понял, что ты одинока и растеряна. Потому что хотел, чтобы я приглядел за тобой.

– И все-таки я не понимаю…

– Знаешь что? – вдруг сказал Джосс. – Я очень тебя люблю.

– За мою тупость?

– Нет, за твою чудесную наивность. София была не только натурщицей Гренвила, но также и его любовницей. Отец мой родился в самом начале их романа, задолго до того, как на свет появилась твоя мама. В конце концов София вышла замуж за старого друга детства, но больше детей у нее так и не было.

– Значит, Тристрам?..

– Тристрам – сын Гренвила. А Гренвил – мой дедушка. И я собираюсь жениться на моей кузине со стороны отца.

– Петтифер говорил мне, что София для Гренвила ничего не значила. Что она была просто девушкой, которую он писал.

– Если надо защитить Гренвила, Петтифер будет клясться, что черное – это белое.

– Да. Наверное, это так. Но Гренвил в сердцах оказался далеко не столь сдержанным: «Ты не единственный мой внук»!

– Это Гренвил так сказал?

– Да. Элиоту. А Элиот решил, что это он про меня.

Мы въехали на вершину холма. Городские огни остались позади. Перед нами за нагромождением построек Эрнеста Пэдлоу протянулась темная береговая полоса с редкими огнями ферм, а за ней – черная безбрежность моря.

Я сказала:

– Я что-то не помню, чтобы ты просил моей руки.

Грузовичок тряхнуло, и он съехал на дорогу, ведущую в Боскарву.

– Просить, вообще-то, не в моих привычках, – сказал Джосс. Сняв руку с руля, он накрыл ею мою руку. – Обычно я просто говорю.

Как и в первый раз, встретить нас вышел Петтифер. Едва Джосс заглушил двигатель, в холле зажегся свет, и Петтифер открыл дверь, словно интуитивно знал о нашем прибытии.

Он увидел, как Джосс открывает дверцу и вылезает из машины, с явным трудом превозмогая боль. Он увидел лицо Джосса.

– Господи, что это с вами?

– Да вот не сошлись во мнениях с нашим старым знакомцем Морисом Теткомом. Возможно, я выглядел бы лучше, не будь с ним трех его приятелей.

– Тяжких повреждений нет?