Штормовой день

Он назвал это компромиссом. Но для меня это попросту не годится. Дело не в том, что у него слабый характер и бизнесмен он, должно быть, не из самых удачливых. Эти черты в нем я давно разглядела и была готова с ними смириться. Но гостеприимство, которое он мне оказал, его радушие, обаяние, которое он мог включать и выключать по усмотрению, как кран в ванной, загородили от моих глаз другое – его мстительность и ужасную пугающую ревнивость.

– Пусти меня, Элиот, – сказала я.

– А если я скажу, что не пущу? А если я стану тебя здесь держать вот так? – Он стиснул руками мне голову с двух сторон, так крепко стиснул, что казалось, еще секунда, и череп мой треснет, как расколотый орех. – А если бы я сказал, что люблю тебя?

Он был мне омерзителен.

– Ты никого не любишь. Кроме Элиота Бейлиса. Для других в твоей жизни нет места.

– По-моему, мы выяснили, что это ты не знаешь, что такое любовь.

Он сжал мне голову еще сильнее. В висках застучало, и я зажмурилась от боли.

– Я это узнаю, – сквозь стиснутые зубы сказала я, – но не с тобой.

– Ладно, тогда иди.

Он выпустил меня из рук так неожиданно, что я чуть не упала, потеряв равновесие. Он яростно крутанул дверную ручку и распахнул дверь, и тут же в нее ворвался ветер, как дикий зверь, весь вечер выжидавший, когда можно будет совершить нападение. Снаружи были дождь и мрак. Не говоря больше ни слова и даже не замедлив шаг, чтобы взглянуть на Элиота, я ринулась мимо него прочь из дома, в темноту, как в некое убежище.

Предстояло еще добраться до гаража, одолеть в темноте его двери, найти малолитражку Молли. Я была уверена, что Элиот притаился у меня за спиной, страшный, как привидение, готовый прыгнуть на меня, схватить, не дать ускользнуть. Я с грохотом захлопнула дверцу машины, а руки у меня так дрожали, что я никак не могла вставить ключ в зажигание. С первого оборота зажигание не включилось, двигатель не завелся. Я сама услышала, как тихонько скулю, выдвигая заслонку, и попробовала снова. На этот раз мотор заработал, я включила передачу и помчалась сквозь дождь и мрак по лужам подъездной аллеи, брызгая гравием, пока не выехала наконец на дорогу.

За рулем мне частично удалось вернуть первоначальное спокойствие. Я сбежала от Элиота, я еду к Джоссу. Надо вести машину осторожно и чутко, не поддаваться панике, не рисковать, опасаясь заноса или внезапного столкновения. Я сбавила скорость до тридцати миль в час. Постаралась расслабить руки, судорожно сжимавшие руль. Дорога шла вниз, черная и мокрая от дождя. Огни Порткерриса поднимались мне навстречу. Я ехала к Джоссу.

На море был пик отлива. Выехав к гавани, я увидела, как мерцают огни, отражаясь в мокром песке, увидела лодки, перемещенные на берег повыше, чтобы их не достал шторм. По небу еще мчались клочки туч. Попадались отдельные прохожие.

В магазине было темно. Лишь в верхнем окне светился одинокий огонек. Я припарковала машину к тротуару, вылезла и, подойдя, открыла дверь. На меня пахнуло свежеструганым деревом, ноги утонули в неубранной стружке. Свет уличного фонаря освещал лестницу. Я осторожно стала подниматься на второй этаж.

– Джосс! – позвала я.

Ответа не было. Я прошла дальше, к неяркому свету впереди. Камин был погашен, и было холодно. Порыв ветра с дождем пронесся надо мной по крыше.

– Джосс!

Он лежал в постели, кое-как прикрытый одеялом. Запястьем он прикрывал глаза, словно загораживаясь от нестерпимо яркого света. Когда я произнесла его имя, он опустил руку и слегка приподнялся, силясь увидеть, кто пришел. И опять откинулся на подушку.

– Господи боже, – услышала я. – Ребекка!

Я подошла к его постели.

– Да, это я.

– Я подумал, что слышу ваш голос и что мне это снится.

– Я позвонила, но вы не ответили.

Его лицо было в ужасном состоянии: левая сторона – сплошной синяк и опухла, глаз заплыл, кровь из рассеченной губы засохла; костяшки пальцев на правой руке были ободраны чуть ли не до мяса.

– Как это вы здесь очутились? – Он говорил невнятно, может быть, из-за пораненной губы.

– Мне позвонила миссис Керноу.

– Я велел ей молчать.

– Она беспокоилась за вас. Что случилось, Джосс?

– Да вот бандиты напали.

– Пострадало не только лицо?

– Пострадало все.

– Дайте-ка посмотреть.

– Супруги Керноу меня забинтовали.

Но я склонилась над ним и осторожно отвела одеяло. Он был голый до пояса, а ниже аккуратно забинтован в какие-то лоскутья, похожие на обрывки старой простыни. Но кровоподтеки распространились и выше, на грудь, а из красного пятна на правом боку через материю сочилась кровь.

– Кто это сделал, Джосс?

Но Джосс мне не ответил. Вместо этого он с силой, неожиданной для раненого, потянул меня вниз, заставив сесть на краешек постели. Моя длинная светлая коса упала мне на плечо, а он, удерживая меня правой рукой, принялся левой снимать с косы резинку, а потом пальцами, как гребешками, растрепал косу и распустил пряди. Теперь шелковистые завитки щекотали его голую грудь.

– Мне всегда хотелось сделать это, – прошептал он. – С первой минуты, как я вас увидел, а вы были похожи на старосту… как я тогда выразился.

– На старосту образцового приюта для девочек-сирот.