Штормовой день

Он переступил с ноги на ногу. Я заметила, что он нарядно одет, как для выхода в город: кожаная куртка с вышитыми узорами и потеками дождя на ней, облегающие джинсы и сапожки с высокими каблуками. Даже на высоких каблуках он едва достигал плеча Элиота, а длинные влажные его волосы жидко обвисли.

Он откинул их назад жестом вызывающим и в то же время застенчивым.

– На полдороге вверх по Порткеррис-Хилл. Ну, знаете, там, где дорога сужается и кончается тротуар. Она была частью на обочине, а частью в кювете. Счастье еще, что я ее заметил, ей-богу… подумал, что ее сбило машиной, но это не так. Похоже, она поцапалась с Джоссом Гарднером.

– Он пригласил ее в кино, – сказала я.

– Ну, с чего все это начиналось, не знаю, – сказал Морис.

– Но вот чем, как кажется, все кончилось, – сурово заметил Элиот.

– Но… – «Должна же быть какая-то причина», – хотела я сказать, но тут Андреа испустила новый вопль, как старуха-плакальщица на ирландских похоронах, и я вспылила: – Заткнись ты, ради бога! – Взяв ее за плечи, я легонько встряхнула ее, так что голова девочки, лежавшая на шелковой подушке, мотнулась, как у тряпичной куклы. – Перестань вопить, как сумасшедшая, и расскажи нам, что случилось!

И слова медленно, с трудом потекли из ее рта, безобразно искривленного рыданиями. (В голове промелькнуло: по крайней мере, у нее зубы целы, и я тут же ужаснулась собственной черствости.)

– Я… мы… пошли в кино, и ког… когда картина кончилась… пошли в паб и…

– В который из пабов?

– Не знаю.

– Но ты же должна знать, куда вы по… – Я нетерпеливо повысила голос, и за моей спиной Молли – я не услышала, как она вошла, – сказала:

– О, не кричите на нее! Будьте же великодушны!

Пересилив себя, я сделала новую попытку, более мягкую:

– Ты не можешь вспомнить, куда вы пошли?

– Нет. Было т… темно… и мне… не было видно. А потом… потом…

Я крепко держала ее, стараясь успокоить.

– Да. И потом?

– Джосс выпил много виски. И не хотел везти меня домой. Хотел, чтобы я… в… верну… пошла опять к нему… и…

Уголки ее рта поползли вниз, черты расплылись в безудержном рыдании. Я отпустила ее и, встав, отошла в сторону. Место мое заняла Молли.

– Ну-ну, – говорила она. – Все. Все! – С Андреа она была ласковее, чем я, и голос ее был по-матерински нежен. – Не надо больше ни о чем беспокоиться. Доктор уже выехал, а Петтифер готовит тебе в постель чудесную теплую грелку. Не надо больше ничего нам рассказывать. Не надо говорить.

Но, возможно успокоенная тоном Молли, Андреа, кажется, сама захотела признаться во всем начистоту и, прерывая рассказ рыданиями и всхлипами, довершила свою историю:

– А я не хотела идти… Я… хотела домой. И я… ушла. А он пошел следом. И… я попыталась убежать и споткнулась, зацепилась ногой за тротуар… и ботинок с… соскочил. И тогда он сх… схватил меня и н… начал кричать… а я завизжала, и он меня ударил!

Я смотрела на лица окружающих – на них на всех запечатлелась та или иная степень застылого ужаса. Лишь один Гренвил был холоден и, видимо, глубоко рассержен, но он не двигался и не произносил ни слова.

– Ну все, – повторила Молли. Голос ее слегка дрожал. – Все. Хватит. Теперь все хорошо. Идем наверх.

Грязная, мокрая, ослабевшая, Андреа с трудом поднялась с дивана, но ноги не держали ее, и она начала падать. Стоявший рядом Морис первым бросился к ней и успел подхватить ее, вскинув с неожиданной силой на хилых своих руках.

– Так, – сказала Молли. – Вот Морис и отнесет тебя наверх. И все будет хорошо… – Она двинулась к двери. – Сюда, пожалуйста, Морис…

– Ладно, – сказал Морис, которому, по-видимому, ничего другого не оставалось делать.

Я наблюдала за лицом Андреа. Когда Морис шел к двери, глаза ее открылись, и взгляды наши встретились, схлестнувшись. И я поняла, что она лжет. А она поняла, что я поняла это.

Приникнув к груди Мориса, она опять начала вопить. Ее быстро уволокли прочь.

Мы слушали тяжелые шаги Мориса из холла и потом вверх по лестнице. И Элиот с непередаваемым и мастерским подтекстом проговорил:

– История эта дурно пахнет. – Он покосился на Гренвила. – Сейчас позвонить в полицию или позже?

Тут Гренвил наконец нарушил молчание:

– Кто говорил хоть слово о полиции?

– Но ты же не собираешься спустить ему это с рук!

– Она лжет, – сказала я.

Оба мужчины с некоторым удивлением посмотрели на меня. Гренвил прищурился. Вот такого его взгляда можно было действительно испугаться. Элиот нахмурился:

– Что ты сказала?

– Может быть, доля истины в ее объяснениях есть. Даже большая доля. Но все-таки она лжет.

– Как это лжет?

– Ты же сам говорил, что она без ума от Джосса… не оставляет его в покое. Она мне рассказала, что часто бывает у него дома, и, видимо, так и есть, потому что описала она мне его квартиру правильно во всех деталях. Я не знаю, что произошло вечером. Но я твердо знаю, что, если бы Джосс захотел, чтобы она пошла с ним, она не просто бы пошла, а побежала бы. Без всяких возражений.

– Тогда каким образом, – ровным голосом спросил Элиот, – ты объяснишь синяк на ее лице?

– Не знаю. Я и говорю, что остального не знаю. Но вот в начале истории все выдумано.