Штрафной батальон

— Нашей речке название дала царица. Карета ее перекинулась на мосту, царица ногу подвернула и рассердилась: «Поганая речка! Я хрома!» — и утешалась этой сказкой.

Поезд тронулся. Окно с Ниной двинулось, поехало, удаляясь все быстрей. Виктор шел рядом с окном, прибавляя шаг, потом побежал и чертил пальцем на ладони, показывая, чтобы Нина писала ему.

— Сразу же, Ниночка, как приедешь, сообщи!

— Чего это он смешит людей? Кинулся! — сказала Калерия Ивановна, глядя, как Виктор гонится по перрону за поездом. — Велика беда, если и не напишет. Переживем. Витя! Витя, остановись! — крикнула она и помахала платком уже не поезду, а сыну. — Довольно, Витя! Или побежишь до самой Евпатории?

Николай Демьянович расхохотался, одобряя шутку жены. Ах, как стало ей спокойно, легко и весело, будто воротились они все в дом родной из долгого и неприятного путешествия.

— Пойдем, папуля. Он догонит нас.

— Подождем. Куда нам торопиться? — спросил супруг, взял ее под руку и довольно сказал: — Ну, наседочка, проводили. Уф, жара! Как в Крыму.

Последний вагон затерялся в междурядье других желтых и зеленых составов. Провожающие, кто с грустным, кто с безразличным видом, но все с одинаковым выражением исполненного долга, двинулись к выходу. Виктор, понурый и растерянный, приблизился к родителям и, увидев их смеющимися, довольными, отвернулся. Курносовы-старшие великодушно промолчали.

Вечер прошел по-семейному уютно. Поужинали. Напились чаю с праздничным клубничным вареньем. Слушали радио. Отец с Виктором, переговариваясь о чем-то незначительном, сидели в креслах возле тумбочки с приемником. Шла пьеса про любовь и сельское хозяйство. Молодой, но отсталый председатель колхоза не желал внедрять пшеницу, сеял по старинке ячмень, и невеста, передовой агроном, разлюбила председателя за его отсталость.

Калерия Ивановна, прибрав посуду со стола, раскладывала на клеенке пасьянс, загадывая на Витю. Она наслаждалась семейным покоем и тем, что все выходит так, как она загадала. Карта падала хорошо. Калерия Ивановна мурлыкала от удовольствия, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

— Это же надо, из-за ячменя разошлись, — усмехнулась она. — Любовь, оказывается, на ячмене держалась. Слыхал, Витя?

— Мама, как ты не понимаешь! Все придумано для идеи.

— Идеи! Мужей надо уважать и ценить! Вон сколько девок незамужних пооставалось, — изрекла она и вдруг, смешав карты, позвала: — А ну, кавалеры, сыграем в дурачка. Сдавай, Витя!

Виктор так и подскочил, а отец, потирая руки, благодушно пропел:

— Дав-нень-ко-о-о мы не гоняли в подкид-но-го-о — и спросил: — Мать, не помнишь, когда мы в дурака в последний раз играли?

— Еще до Витиной свадьбы, — ответила она выразительно, напирая на последнее слово.

— Ну да, я перед его свадьбой уже года два не выступал, ушел из оркестра.

Засиделись Курносовы до «Последних известий», до боя курантов. Калерия Ивановна, готовя постели, сказала:

— Сегодня, Витя, спи у себя, а завтра поменяемся. Мы с отцом пока твою комнату займем, а ты нашу. Нам спокойнее, а тебе удобнее. Нечего тебе вечером дома сидеть да на нас смотреть. Дело твое молодое. В кино с кем-нибудь сходишь или на танцы в парк. Что в этом плохого?

Разрешение это высказала степенно, значительно, как благословила.

После отъезда жены Виктор ни в кино, ни на танцы не ходил. И не тянуло. Перебрался он в первую комнату, а предоставленной матерью свободой не воспользовался. Открытку от Нины получили на третий день. Виктору ясно увиделось, как стоит его Ниночка у почтового окошка на незнакомом вокзале и торопливо пишет за узеньким барьерчиком. А какой-то курортный пижон в шелковой тенниске плотоядно поглядывает на красивую москвичку.

Виктор затосковал. Он ругал себя, почему отпустил Нину, вспомнил, как ездили они вместе к тетке Степаниде в деревню, купались там в Яхроме, загорали на травянистом бережку, ходили в лес за грибами рано утречком по росе, спали в сарае на дерюжном матрасе, набитом свежим сеном, и от этого волосы Нины пахли всегда свежескошенной травой. Тетка Степанида, приветливая и бесхитростная, ласково глядела на Нину, а Виктору шепнула как-то:

— Присматривай за женой. Береги, кабы не сманили. Не по себе ты дерево срубил.

Эх, как прекрасно было жить в деревне! Потом уж, как приехала мать, начались перепалки и ссоры. Ссорилась она со Степанидой из-за всякой ерунды, усматривая во всем насмешку, желание обидеть ее, уязвить.

— Да не серчай ты, Феклуша! — упрашивала виновато тетка, а мать злилась еще больше.

Она до ужаса не любила, когда называли ее крещеным именем, Феклой, не любила и в деревне жить, но приходилось приезжать сюда ради здоровья сыночка. Каждый год отправлял их отец на Яхрому, едва потеплеет, чтобы Витя гулял на чистом воздухе и пил парное молоко. Был маленьким, возвращались они с матерью в Москву глубокой осенью, добирались до станции на телеге, накрывшись попонами от дождя. В школу пошел, стали уезжать позже и приезжать раньше, к первому сентября.