Штрафной батальон

– Принято! – торжественно объявил Бачунский. – Заодно возблагодарим и ртищевских спекулянтов, позаботившихся о наших желудках. Хотя вся моя наличность плакала в их кошельках и платочках. Даже на махру не осталось! Ерунда! До фронта всего ничего осталось – дотянем!

– Перебьемся! По горбушке на брата старшина обеспечит, а кипяток на каждой станции бесплатный.

Разлили водку по кружкам.

– За что выпьем?

– Предлагаю за то, чтобы все хорошо у нас впереди было, чтобы снова не только гражданами, но и товарищами для всех стать.

– За дружбу!

– За дружбу! – клятвой отозвался звяк воедино сведенных кружек.

– Откровенно, ребята: рад доверию, горжусь, – признался Бачунский спустя некоторое время. – Верят, значит, что хоть и виноватые мы, но люди, были ими и остаемся. Вроде как при тифе: пока болеешь – заразный, а подлечился – опять здоровый.

– Ну, что касается здоровья, то обижаться не на кого – сами у себя его отняли, самим и возвращать, – насупленно возразил Махтуров.

– С чего ты взял, что я на кого-то обижаюсь? – задетый его укором, спросил Бачунский. – Нисколько. Я не оправдывать себя хочу. В конечном счете одинаково: живы останемся, значит, вину искупим, погибнем – тоже судимость снимут и в похоронках напишут, что пал геройской смертью за Родину. Система нехитрая. Но сам для себя я в том и другом случае честным хочу быть. Чтобы не только документы, но и совесть чистая была. Потому и не должности, а доверию рад, ответственности.

– Это ты верно заметил, – поддержал Павел, – чтобы и совесть, и документы… без скидок!

Ложка, которой он потянулся к тушенке, так в банке и застряла: снаружи послышался приближающийся многоголосый говор. По-видимому, возвращалась с базара группа штрафников.

– Шабаш, ребята! Прячь бутылку и кружки!

В вагон шумной ватагой ввалилась большая группа солдат, среди которых были Шведов и Кусков.

– Так-так! – многозначительно произнес Шведов, подозрительно оглядывая друзей и принюхиваясь к воздуху. – Значит, есть повод? – Но вдаваться в подробности предусмотрительно не стал.

– А ты бы подольше шлялся по базару! – огрызнулся Бачунский. – Собственно, с тебя тоже причитается.

– За какую провинность – если не секрет? – в обычной своей дурашливо-ироничной манере полюбопытствовал Шведов.

– За производство в отделенные!

Новость была воспринята Шведовым бесстрастно, по крайней мере внешне.

– За что же к нам такая немилость? – напуская на себя еще больше шутовской глубокомысленности, вопросил он и насмешливо пояснил: – Ведь пуще всех печалей нам барский гнев и барская любовь.

Окружающим так и осталось неясным, действительно ли безразлично отнесся он к своему назначению командиром отделения или привычно спрятал чувства за завесу напускного равнодушия и небрежения.

– Кстати, гражданин взводный, вам бы сейчас очень не помешало находиться на базаре. Там наша шатия-братия устроила такой грандиозный шухер, что для наведения порядка прибыл сам комбат во главе комендантского взвода.

– Что там творится! – перебивая Шведова, подхватил Кусков. – Вай-вай-вай!! Шум, гам и дым коромыслом. Как саранча, по базару прошлись. Сначала вроде как положено, за деньги, потом как стали хватать все что ни попадя. Настоящая грабиловка. С милицией сцепились, лейтенанта одного избили… Комбат сейчас всех разгоняет, человек двадцать арестовал и в КПЗ при вокзале посадил. Будут теперь дела. Може, из наших тоже кто попался…

Тут в голове эшелона тревожно и протяжно заревел паровозный гудок. Дело, вероятно, и впрямь принимало нешуточный оборот.

– Ну, держись теперь! – обреченно обронил сзади Баев.

У Павла от недоброго предчувствия сжалось сердце.

* * *

Минут через пять эшелон потихоньку тронулся. Со всех сторон, россыпью, перемахивая через станционную ограду, неслись к нему штрафники с мешками и свертками в руках, на ходу запрыгивая в теплушки. Машинист нарочно придерживал пары, чтобы отставшие могли догнать состав.

Мимо проплыло старинное здание вокзала, потянулись платформы и пакгаузы. Под ногами дробно простучали выходные стрелки.

Павел с тревогой огляделся вокруг, проверяя, все ли на месте. Штрафники, грудясь у двери и на нарах, возбужденно обсуждали подробности беспорядков, учиненных на ртищевском вокзале, прикидывали, сойдет или не сойдет с рук им это безобразие. Большинство склонялось к мысли, что виновным несдобровать, – комбат был в ярости. Всюду взгляд натыкался на потные разгоряченные лица, подозрительно блестевшие глаза. По вагону предвестником беды распространялся резкий сивушный дух.

Предчувствие не обмануло Павла. Не успели отъехать десятка километров, как с верхних нар мешком свалился на пол Покровский. С трудом поднялся на нетвердых ногах и, выхватив из кармана поллитровую бутылку, с перекошенным от ненависти лицом бросился на солдат:

– Расшибу сволочей!

Увернувшись от удара, Шведов коротко и сильно ткнул его в челюсть.

Вскинув руки, Покровский отлетел спиной к стене вагона, осел по ней, бессильно обвиснув, на пол и вдруг заплакал, встал на четвереньки и побито пополз под нары, что-то бессвязно бормоча и по-пьяному жалко всхлипывая, и вскоре там затих.