Штрих, пунктир, точка

Только дом не отстояли, стали поливать соседний, а ветер прямо на него, всполохи от огня, языки по крыше запрыгали, вот-вот и он загорится.

– Все, все погорим!

Тогда две женщины, две сестры, Анна и Настя, отойдя от толпы в сторону, о чём-то зашептались.

– У тебя есть? – спросила Анна.

– Да.

– Вели Андрею сбегать, пусть принесёт, а то, и правда, все погорим.

Пока Андрей, внучок Настин, бегал, сёстры в стороне от толпы и будто про себя шептали: «Тебя Бога, Отца Всемогущего, усердно молим о доме сём…» и ещё какие-то слова.

А когда прибежал Андрей, что-то из рук его взяли и опять слова чудны′е нашёптывать стали:

«Подуй ветер, потяни жупел и полымя ни на чьи хоромы, ни на лес, ни на пашню, ни на скотную дворину, а на полевую былину».

С этими словами Настя, высокая, дородная, руку подняла и все увидели в её руке красное, будто лаком покрытое яйцо. Оно, в чистый четверг крашеное, в церкви в святую субботу освещённое, у неё ещё с прошлой Пасхи за божницей хранилось.

Бросила Настя яйцо в пожарище, в сторону от домов, к оврагу.

И все, кто вокруг стоял, ни глазам своим не поверили, ни ушам. Будто всё стихло. Не стало слышно треска падающих от огня брёвен, огонь утихомирился и не рвался как сумасшедший в разные стороны, ветер совсем унялся.

 Но уже в следующий миг всё опять ожило: и огонь заплясал с новой силой, и ветер, только дул он уже в другую сторону.

– Ну, Слава Богу, – сказала Настя, – теперь уцелеем.

И все опять на неё посмотрели. А она устало взяла свою клюку, которая стояла у дерева, и побрела домой, сгорбившись и приволакивая больную ногу.

Уцелел наш дом и в другой раз. Когда уж не просто пожар, а великий огонь метался по улице. Приехали мы на первомайские праздники, а вместо дома Анны и Леонгинаса – одна печь обгорелая и труба. Внучок, что с нами, за щёчки ручонками схватился и, округлив глаза, покачивая головой из стороны в сторону, запричитал:

– Ой, как я бояся…

Жители другой улицы, что через овраг, рассказывали, что сошлось вместе три огня: полевой, от кладбища и cо стороны домов. «Взметнулось аж до небес». Абдула, он тогда у нас помогал в сельсовете, будто бы сверкнул золотыми зубами и сказал: «Это у вас вечный огонь зажегся!» Старушки, наблюдавшие издали, запричитали и заголосили: «Знамение! Знамение!» А Ольга, председатель сельсовета, вздохнула и говорит: «Это кому Вечный огонь, а кому Знамение», – и попросила мужа наш дом и соседний опахать. Вот и уцелели. На этот раз яйцо, думаю, не спасло бы…

Так начинались девяностые годы. Электрички ездили без стёкол, со вспухшими животами валялись коровы у скотного двора, колхозные трактора растащили или приватизировали. Кто-то торговал ваучерами, паями колхозников, кто-то сгребал всё под себя, кто-то погибал под пулями.

Мемуар 19. Танцуют все!

Помню, вышла как-то из метро и услышала стрельбу, эхом разносившуюся по тихой Ордынке. А через несколько дней в подвал, где работала с некоторых пор, переименовавшись из библиографа в менеджеры торговой фирмы «Танцуют все!», спустились к нам, поддерживая друг друга, две старушки. Одна, помоложе, лет шестидесяти, всё причитала:

– Вот страху-то натерпелись. Мы же от Белого дома недалеко, у нас там при ЖЭКе кружок рукоделия. К нам и девочки приходят, и женщины. И шьём, и вышиваем. А как стрельба началась, ворвались к нам с ружьями. «Уходите, бабки, скорее» и, разметав наше, к подоконникам.

Ну, мы потихоньку, потихоньку выбрались и по домам. А на следующий день приходим – всё вверх дном, грязное. Хорошо, что дома галстуки шьём».

Она достала из ветхозаветной сумки с привязанными тряпицами ручками пакет и высыпала на стол бабочки для фрака.

– Теперь только этим и живём. Пенсию-то Ольге Евсеевне не платят. Вычитают. Она, говорят, зарплату за кружок получала и пенсию, это не положено. Мы им объясняем, что за кружок тысячу, это какая же зарплата… Хорошо, что я не оформлена. Теперь вдвоём на одну пенсию. – И тихо, полушёпотом, ко мне наклоняясь, – только она не берёт. Вы уж на неё бабочки запишите и деньги ей…

Эти старушки заходили к нам ещё раза два, а потом хозяева фирмы нашли крутого английского производителя и стали покупать эти бабочки в Англии. И в их галстуках больше не нуждались.

А я задержалась в этой фирме лет на двадцать и видела её и взлёты, и падения.

Как-то, в тот же год, когда к нам приходили эти старушки, я, разыскивая нужные товары, попала на Пушкинскую улицу, ту, которая теперь Большая Дмитровка, и там, поднявшись на третий этаж, оказалась в представительстве частной японской фирмы. Узнав, что меня интересуют товары для танцев, с изумлением покачав головами, японцы, мужчины лет сорока, округлили глаза и почти одновременно выпалили :

– Как, вы ещё и танцуете?

– Да, – ответила я не без гордости, – у нас танцуют все!

Часть 4