Читаем Штрих, пунктир, точка полностью

Прогулка по подмосковному лесу оказалась утомительной. Приходилось перелезать через буреломы, обходить поваленные ураганом, объеденные короедом сосны, пробираться сквозь заросшие кустарником поляны, на которых несколько лет назад росла земляника. Деревья казались тусклыми, обесцвеченными. Даже берёзы, потеряв белизну, выглядели скучно-серыми. Досада и раздражение.


Выбравшись на просёлочную дорогу, с тревогой взглянула на тёмные тучи, нависшие над лесом, дорогой. Успеть бы добежать до машины.


Только подумала, а он уже хлынул. С молнией, громом. Неожиданно тёплый, с запахом детства, хвои, тополиных почек, прибитой пыли. Как из ведра! Стекало с волос, струилось по лицу. Промокшая насквозь ветровка, прилипшая майка, хлюпающие кеды. Ощущение наготы, радости, восторга! Подойдя к машине, оглянулась. Сквозь тучи пробивался поток света, и лес, казавшийся уныло-печальным, ожил, зазеленел, розовым полыхнула охра сосен, встрепенулись берёзы, заблестели листья. Такая радость в мире, во мне!

Мемуар 20. Танцы продолжаются!


Девяностые годы прошлого века резали людей. Когда ножом, когда чем-то иным, но всегда по живому. Казалось, вокруг всё рушится: закрывались заводы, научные институты, дорожали продукты. Выдерживали не все. Кто –то выживал …

Иногда, глядя, как к нашему танцевальному кораблю прибивалось всё больше и больше людей, я вспоминала Ноев ковчег. Ещё совсем недавно Михаил писал диссертацию по сверхвысоким частотам, а теперь числился финансовым директором танцевальной фирмы. Моя тёзка, Нина Васильевна, артистка, стала приёмщицей в обувном цехе. Удивлял хорошо поставленный голос, чёткая правильная речь. Не часто такую услышишь. Её сопрано выделялось на фоне стрекота обувных и швейных машин, эхом разносилось по нашему сырому подземелью с запахами кожи, клея, снующих посетителей. Табачный дым окутывал всех и каждого.

Фирма набирала силу!

На Садовом кольце, за «Аквариумом» и «Нехорошей квартирой» открыли магазин! Чёрная стеклянная плитка на стенах. Блеск софитов. Экзотические наряды … Однажды из далёких стран к нам прибыли «перья»: боа страуса, марабу, индюка.

Такая вот невидаль! Теперь диковинами не удивишь: все флаги в гости, а тогда… Слушок прополз и собрал очередь. Как в недавнем прошлом за всем! Хвостом до арки Булгаковского двора… Прохожие недоумевали. Узнав, что «за пером», выпяливали глаза…

Иногда по случайности к нам, офисным, заглядывали покупатели. Как-то вошла в комнату пожилая женщина, с выбившимися из-под платка прядями волос и, обращаясь ко мне, нервно теребя губы, поведала свою историю: «Понимаете, – говорила она прерывающимся голосом, – у меня дочка инвалид. У неё горбик. Такая робкая. Только танцы и спасают, как наряжу её, выйдет на паркет и всё забудет: и о своём несчастье, и о нашей бедности – я, ведь, одна её ращу. Вот скоро опять конкурс, а у нас всё старенькое, поистрепалось…»

Отвела её на склад, там сотрудники отыскали, что подешевле, со скидками. И женщине – радость, и нам: помогли человеку.

Фирма росла!

Прошло несколько лет. Распахнулся новый магазин на Новокузнецкой. Белозальный! Расширенный ассортимент: от накладных ресничек и ноготков, до танцевальных костюмов, струящихся тканей. Танцевальная обувь, фраки, платья…

Часто приходили известные артисты. Помню Гурченко (её сестра жила напротив нашего офиса, переместившегося из подвала на первый этаж), грустная такая женщина… Приходил Пенкин, большой любитель стразов Сваровски, Валерий Леонтьев, победители танцевальных конкурсов, фигуристы.

В те годы (конец девяностых, начало нулевых) каждое подразделение нашего «клондайка» набирало обороты. В швейное ателье потянулись театры, цирк, модельеры.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное