Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний

Тот же круг, к которому принадлежал Тарле, определил и его место после прихода к власти большевиков. Место это оказалось в оппозиции. Сейчас говорят, что его оппозиция была не столь активной, как у других, раз он не был выслан в 1922 г. Это не так. Во время «красного террора» он выпустил тенденциозную подборку материалов по террору времен французской революции, демонстративно посвятил одну из своих книг памяти министров Временного правительства Шингарева и Кокошкина, убитых пьяной матросней. Он читал далеко не марксистские лекции, издавал исторический журнал «Анналы», прикрытый на 4-м номере властями «по недостатку бумаги», где печатал «бывших». Мало кто из высланных был столь активен. Скорее всего, его «забыли» в России потому, что среди власть предержащих было много доучившихся и недоучившихся студентов Петербургского университета, помнивших его революционные настроения начала века.

Первые 13 лет советской власти у Тарле тоже не было повода для переживаний о покинутом им народе. Народ этот, в отличие от самого Тарле, внешне процветал, поставляя режиму больших и малых начальников. Когда Тарле впервые после Гражданской войны смог навестить в Одессе свою сестру, потерявшую мужа, голодный, но веселый город запомнился ему мамалыгой «У Фанкони» и мальчишками, орущими частушки:

Еврей, зуктер, живет себе не даром,
Он строит, махтер, рай свой на земле —
В том рае Сарра станет комиссаром,
А Хаим с нею будет жить в Кремле.

Не будем говорить, что здесь кто-то чего-то недопонял. Просто тогда истина казалась очевидной: один местечковый еврей попадал в начальники, другого уже он пристраивает в соседние начальники, брата жены — в прокуроры и т. п., и как в песне «кругом одни евреи».

А теперь мы точно знаем, что ни одно мало-мальски значительное место в стране не заполнялось без «рекомендации партии», т. е. аппарата, возглавляемого Сталиным и насчитывающего несколько сотен человек, работавших «как один человек». Таким образом, все эти Берманы, Френкели, Аграновы, Ягоды, Яковлевы и др. были «укомплектованы» умевшим ждать долго и терпеливо Сталиным, уже тогда видевшим в далеком будущем ту ситуацию, когда он выступит «освободителем» русского и других народов от «еврейского засилья». С кем же «подбирал» эти ценные кадры Сталин? Благодаря тому, что Сталин числил себя классиком марксизма по национальному вопросу, теперь достаточно заглянуть в его «труды», из коих ясно, что летом 24-го в «партии» было: великороссов — 85 %, украинцев — 7 %, евреев — 6 %. Добавим, что 2/3 этих великороссов были людьми «сталинских призывов», никаких заслуг перед революцией не имевшими и готовыми стереть с лица земли всех этих «подпольщиков» и «участников». Такова была рвущаяся «на дело» свора, поводки от которой Сталин держал в руках, умело направляя ее до поры до времени в рамки «партийных дискуссий». Долгожданный инструмент для еврейского погрома в партии, о котором «вождь» мечтал с начала века (Сталин, соч., т. 2, с. 50–51), был наконец в его руках, но сам погром уже должен был быть не только еврейским, ибо за последние годы та тонкая прослойка заслуженных функционеров, которая составила теперь высшее и среднее звенья управления страной, так перемешалась между собой, создав плотную паутину семейных, клановых, дружеских и деловых связей, что громить уже нужно было всех, и для подготовки такого суперпогрома требовалось время. А пока в «партийной прессе» создавалась видимость вездесущности евреев, чему всемерно способствовали такие неумные и вздорные люди, как авантюрист Гришка Зиновьев и напыщенный «профессор» Каменев. Впрочем, не исключено, что они и сами уже знали, что никакие они не «деятели», а старые облезлые куклы-марионетки, вынужденные продолжать свою игру по сталинским правилам.

Несмотря на всю эту политическую чехарду, вторая половина 20-х годов оказалась для Тарле счастливой. До Академии наук у «партии» руки еще не дошли. Там царило дореволюционное большинство во главе с другом Тарле — непременным секретарем принцем С. Ф. Ольденбургом, и эта истинная Академия почтила Тарле сначала избранием в члены-корреспонденты (1921), а затем и в академики (1927). Почти каждый год он выезжал в научные командировки в Европу. И наконец, в эти годы он создает одно из самых выдающихся своих произведений «Европа в эпоху империализма. 1871–1919», вышедшее двумя изданиями подряд (1927 и 1928). Слово «империализм» было им употреблено, чтобы сделать книгу проходной. На самом деле, марксизмом в ней и не пахло, а ленинская брошюра на эту тему лишь бегло упомянута в одном из примечаний.