Штучка

Лазарев поднимался следом за Танькой. Так же неторопливо, и это, честно говоря, пробирало. От резкого броска Танька могла и уйти, увернуться, проскочить под рукой — попытаться убежать еще раз. Но вот такой вот напряженный, выжидающий Лазарев однозначно бы ее поймал. Еще более страшно было, что он с Танькой не говорил. С говорящим можно было затеять диалог, отвлечь, а с этим вот безмолвным злющим маньяком — а после того, как Егор Таньке рассказал, почему от Лазарева стоит держаться подальше, никаким иным словом Танька Лазарева и не именовала. Но повелась же на просьбу Олеси — забрала же заявление. Ступила. Вообще первые недели с сотрясением лучше было не вспоминать, ничего особо умного Танька там не делала. Хотя ничего не изменилось. Она же отказала Егору… Она от него ушла. Вымирая душой до пустого холодного льда. И даже сейчас — даже страх, который Танька ощущала, был безвкусный, будто ненастоящий, картонный.

Танька оступилась. Самым лажовым образом — просто не рассчитав внезапно под ногой не обнаружить ступеньки. Оступилась, пошатнулась — и именно этот момент и выбрал Лазарев, чтобы броситься вперед. Он прихватил Таньку за волосы и швырнул ее к стене.

Удар спиной об стену оказался неожиданным, и боль от него все-таки выбила из Танькиной груди крик.

— Рано орешь, — яростно выдохнул Лазарев, прижимая Танькину шею к стене рукой согнутой в локте, — рано, детка, я еще даже не начал.

— Да пошел ты, — отчаянно выпалила Танька, попытавшись пнув его в пах, но Лазарев поймал ее ногу.

— Интересно, как ты сбежишь со сломанной ногой, — криво ухмыльнулся Лазарев, стискивая стальными клещами пальцев коленную чашечку, так сильно, что у Таньки в глазах потемнело, и она снова заорала, на этот раз нарочно, надеясь, что все-таки сосед по лестничной клетке проникнется.

— Заткнись, — на краткий миг шея Таньки оказалась свободна, но уже через секунду — хлесткая пощечина такой силы, что зазвенело в голове, обожгла Танькину щеку. А потом на горле сжались клещами жесткие пальцы. И в глазах начало темнеть.

— Ты не бойся, киса, я тебя не до смерти, — возможно, Лазарев думал, что этот его шепот звучал вкрадчиво, Таньку же от него едва не стошнило. — Я ж тебя еще буду трахать. Сколько понадобится, чтоб ты забыла этого своего Васнецова? А?

— У тебя для этого потенции не хватит, — из последних сил прохрипела Танька, отчаянно надеясь, что все-таки он ее додушит. Лучше так. Хоть не придется терпеть липкость этого мудака.

Пальцы сжались крепче. Это вот было все? Конец? Егор, прости, что так вышло. Тысячу раз прости. Пусть тебе лично Танька этого уже и не скажет, но видит бог — она хотела… И сейчас бы многое отдала за то, чтобы лично увидеть Егора, чтобы попросить прощения — хоть даже на коленях. За дурость, за инфантильность, за то… что столько времени в нем сомневалась, что не смогла довериться до конца, все ждала, ждала, пока он ее бросит, и в результате — осталась одна, с пустыми страхами в голове.

— Гнида! — прогремел кто-то рядышком, Лазарев дернулся — и хватка его пальцев на шее Таньки ослабла, она даже умудрилась вдохнуть пару глотков воздуха, ощутить, что не так близка к концу, как думала — и что ей смертельно хочется жить.

А потом — потом раздался звук бьющегося стекла, запахло чем-то — кажется, шампанским, — и Лазарев, резко обмякнув, вдруг повалился вниз, к Танькиным ногам. Танька — с непроглядными пятнами перед глазами — вдруг ощутила, что без опоры не очень-то и сможет воспользоваться своей свободой, пошатнулась и чуть не упала поверх Лазарева, если бы ее кто-то не подхватил.

— Танька… — растерянный голос — так похожий на голос Васнецова над головой. — Танька, ты живая?

Нос Таньки уткнулся в ткань рубашки. Этот запах. Еще на слух полуобморочная Танька могла допустить, что на чистом глазу собравшейся помирать клуши взяла и обозналась — но этот запах, теплый запах какого-то парфюма с бергамотом, так причудливо сочетавшийся с запахом сигарет, точно принадлежал Васнецову. Запах, которым хотелось дышать, в который хотелось окунуться с головой.

Танька подняла к Егору лицо. Сосредоточиться и разглядеть что-то в мелькании этих цветных пятен было охренеть как сложно. Но она попыталась. Удержалась за глаза — синие, тревожные, такие эмоциональные — в отличие от самого Егора. В них-то всегда было легко увидеть, что действительно Егор чувствует.

— Прости меня, — шевельнулись губы, и вот после этого сил сопротивляться накрывающему ее душному обмороку Танька не смогла.

2:1