Штучка

По губам Егора пробежала мягкая улыбка. Он вообще в последнее время был непривычно умиротворенный. Даже почти Таньку не подкалывал. Танька даже пару раз спросила — точно ли она его не отравила. А то было у Таньки подозрение, что это так аллергия на ее борщ проступала. А если не на борщ — то на рататуй. С экспериментальной кулинарией нужно было завязывать, кажется, все-таки таланты Таньки заканчивались на схемотехнике…

— Ты же доберешься до врача сама? — спокойно спросил Егор, поднимаясь, и Танька очень волевым усилием перекатилась на кровати на другой бок, увидев, как Егор уже подхватывает свой рабочий дипломат и явно готовясь к выходу.

— А… — Танька хотела было вскочить с кровати, чтоб Егора проводить, но стоило резко сесть, как голова закружилась. Да, от сотрясения она еще не оправилась, чтобы там ни говорил невролог, отмечая хорошую динамику Танькиного восстановления.

— Не дергайся, — фыркнул Егор, заметив, как Танька схватилась за виски, — отдохни, солнышко. До вечера?

— Ага, — выдохнула Танька, стекая обратно на кровать.

Предложение отдохнуть было как никогда в тему. Честно говоря, Танька до сих пор никак не могла оправиться от сотрясения. Таблетки уже были сведены к минимуму, но как следствие — с приступами головокружения приходилось справляться самой. Спать начало хотеться чаще и дольше. И Таньку это беспокоило, она даже записалась к неврологу на консультацию раньше срока.

«До вечера».

Вечером Егор уезжал. И эти четыре дня его командировки по внеуниверситетской работе грозили затянуться и показаться гораздо длиннее, чем эти три недели после их примирения. Теплые, спокойные — и такие неумолимо горячие три недели, каждый день из которых Таньке хотелось записывать чуть ли не посекундно, настолько они были отличные. Даже экзамены прошли как-то ужасно незаметно.

И как назло день промотался настолько быстро, что Танька его возненавидела. Кажется, все желало, чтобы Танька поскорее проводила Егора до аэропорта и осталась на четыре дня в охренительно отвратительном одиночестве.

Даже чертова очередь к неврологу, в которой быстрее, чем свидания с врачом, можно было дождаться апокалипсиса, — и та хоп, и закончилась.

Невролог, к слову, не порадовался Танькиным жалобам, выписал кучу направлений, сказал «лучше бы обошлось без осложнений» и послал офигевшую и расстроенную этим его заявлением Таньку разбираться в этой куче бумажек. А потом позвонили из деканата. И спросили, а почему зачетки Локаловой нет среди зачеток отличников, уже сданных для проверки и подписи куратора их курса?

Танька офигев, уточнила, что у нее вообще-то нет оценки по схемотехнике, на что Ольга Валерьевна взвилась, что вот такой-то безответственности она от старосты курса не ожидала. В ведомости же стояла «отлично», почему в зачетке-то нет?

— Давайте поживее к Оксане Леонидовне, проставляйтесь и несите мне зачетку! — сердито велела завкафедры, а Танька все, что и смогла выродить на свет — «Хорошо, сейчас». Она вообще и думать забыла про ту оценку, из-за которой у них с Егором вышла ссора. Как-то сыграла против нее привычка воспринимать экзамены как взятые вершины и забывать про оценки сразу после получения. Только со схемотехникой взятой вершиной оказался сам Егор.

Пришлось-таки стартовать в университет и, недовольно морщась от мигрени, носиться по трем этажам в поисках Ардовой.

Нашла. В аудитории, на финальной консультации по магистерской диссертации.

— Подождите, Татьяна, я сейчас, — Ардова махнула Таньке ладонью и снова ушла в обсуждение предстоящей предзащиты.

«Сейчас» настало, увы, только через двадцать минут, и Танька, честно говоря, жутко бесилась от этого бессмысленного ожидания. Ей в принципе сейчас в компании Ардовой было находиться не очень-то приятно, после случившегося скандала. Но нужно было отстраниться от личного, нужно было установить дистанцию «студентка-преподаватель» и не отклониться от нее ни на шаг. В этом плане время ожидания, конечно, сыграло на руку, и когда непутевый, отчитанный Ардовой магистрант наконец сбежал торопливо дотягивать диссертацию до пригодного к защите уровню, Танька уже держала себя в руках.

— Мне сказали проставить оценку, — спокойно произнесла она, — и я могу ответить по билету.

— Не нужно, — Оксана Леонидовна глядела на Таньку странно, — я видела билет еще на экзамене, я знаю, что вы тогда были готовы.

Танька промолчала. Честно говоря, она на Ардову ужасно злилась, и не столько из-за этого тупого скандала, сколько за преданное восхищение. Она же чуть ли не с первого курса на Оксану Леонидовну равнялась, ведь она была — женщиной. В науке, да. И не уступала тому же Егору, была с ним на равных. А тут — такое. Личное. Не профессиональное. На такое уже и не поравняешься.

Ардова же взяла Танькину зачетку, не торопясь, в ней вывела и оценку, и свою подпись, а затем — подняла глаза на Таньку. Не возвращая зачетку назад. Кажется, к Танькиной досаде, Ардова хотела поговорить…

— Вообще, я хотела извиниться, — наконец произнесла Ардова, глядя прямо Таньке в глаза, — я с вами переборщила, Татьяна, простите.