Штундист Павел Руденко

раньше того ревностен к храму был: ни одной службы не пропускал. А тут:

– Не пойду я, – говорит, – в твою церковь. Не дом она божий, а дом торговый и капище

идольское.

Поп крест ему показывает, стыдит. А он:

– Не верю я ни в твои доски, ни в крест твой, а верю в Распятого. Сказано в Писании: "Не

сотворите себе кумира ни из дерева, ни из серебра, ни из золота".

Поп рассердился. Написал донос исправнику и в консисторию доложил. Приехала полиция.

Лукьяна увезли в город и посадили в тюрьму. Но следователь попался хороший человек, да и

начальство в том месте еще мало о штундистах думало. Продержавши Лукьяна полгода, его

выпустили. Он снова вернулся в Книши и стал "чудить" пуще прежнего. Пока он был один,

миряне смотрели на его поведение, как на особый вид юродства, и относились к нему

добродушно. Но после того как он вернулся из тюрьмы, к нему пристал Кондратий

маковеевский, молодой грамотный парень из богатых, ставший большаком в семье после смерти

отца. За ним стали приставать и другие. Всего набралось с десяток семей. Поп стал их

увещевать с амвона, да и миряне стали коситься. Не то чтобы они очень ревновали к

православию или жалели, что у попа Василия доходов меньше стало. Но их раздражало, что вот

эти люди, совсем такие же мужики, как и они, неведомо с чего захотели быть лучше, умнее,

праведнее других и вздумали переделывать и перестраивать то, во что верили и что признавали

отцы и деды, которые ничем не глупее их. Штундисты стояли бельмом во глазу у мирян и своей

набожностью, и хозяйственностью, и трезвостью, и даже безответностью, с какой они выносили

насмешки окружающих. Маленькая штундистская община жила, как во враждебном лагере. Но

это только придавало особую восторженность религии молодой секты и заставляло их теснее

сближаться между собою.

Теперь они сидели в темнеющей избе тесной кучкой, человек в семнадцать, с серьезными,

строгими лицами, и пели, одни на память, другие – следя глазами за печатным текстом с

большим трудом раздобытого экземпляра баптистских песен.

В переднем углу за простым деревянным столом, лицом к собранию, сидел Лукьян. Это

был человек лет пятидесяти пяти, с жидкой седеющей бородкой, маленький, лицом с кулачок и

большими карими глазами, которые светились добротою и мечтательностью. Он тихонько

подпевал слабым голосом, следя глазами за текстом песни по тоненькой книжечке, которую

держал перед собою. Он давно знал каждое слово. Но ему казалось вразумительнее, когда

видишь стих перед глазами. Рядом с ним сидел первый последователь его и правая рука – Павел,

высокий парень лет двадцати двух, с красивым, правильным лицом, какие встречаются между

малороссийскими крестьянами; его карие вдумчивые глаза горели особенным одушевлением,

когда он выводил бархатным чистым голосом простые и задушевные слова песни. До своего

обращения Павел был первым певцом в округе и теперь любил петь, но уже только

божественное.

Когда пение кончилось, Лукьян взял маленькую книжечку Нового Завета, незаметно

лежавшую на столе, и придвинул маленький каганец. В собрании произошло движение: это

было приготовление к проповеди. Раскрыв евангелие, Лукьян прочитал притчу о пастыре,

который пошел искать заблудшую овцу, оставив целое стадо. Он читал хорошо и выразительно,

но не бегло, как читают крестьяне-самоучки, по временам запинаясь и делая ударения не там,

где нужно. Окончив чтение, Лукьян положил евангелие на стол, встал и, обведя

присутствующих медленным взглядом, заговорил просто, по-крестьянски.

– Вот, братие мои, что пишется, – сказал он. – Что же это означает? Это надо очень

прилежно обдумать, чтобы понять. Это надо понимать, братие мои, с самых первобытных

веков…

Он заговорил о сотворении Богом человека и о благодеяниях, которыми Бог осыпал

прародителей.

– Подумайте, братие, сколь много любил он человека, что уготовил ему рай. Он, Бог,

Вседержитель, Отец, приуготовил нам землю, небо и воду. Приуготовил он нам плоды, и зверей,

и животных, и травы, и всякия птицы, и рыбы. Все, одним словом: нет того, чтобы милость

Божия поскупилась для человека. Но увы! это еще не вполне обозначает милосердие отца

нашего, творца. Мало того, он еще по своей доброте создал человека по образу своему и

подобию… Понимаем ли мы, друзья мои, коль велика милость божия? Да, братие, ничего более

для человека и в мыслях представить невозможно! Все, все для него было! Живи, плодись,

множься – тебе все дано! И что ж? Он, вместо того чтобы поблагодарить и с кротостью славить

Бога, что ж он, спрошу я вас, друзья мои, сделал?

Лукьян на мгновение умолк, обводя собрание умным вопрошающим взглядом. С самого

начала его речи начали то там, то сям слышаться вздохи. В дальнем углу на лавке сидел кузнец

Демьян, племянник Лукьяна, дюжий широкоплечий парень. Широкое, веснушчатое лицо его с

добродушными серыми глазами было положительно удручено искреннейшим вниманием к

каждому слову оратора. Этот огромный ребенок, видимо, искренне тосковал о том далеком

времени, когда человек жил в прекрасном саду, и о тех благодеяниях, которыми наделил его